Концепция о социальной природе и связанных с ней имманентных идеях королевских должностных лиц оставалась во французской историографии «священной коровой» более ста лет. Первым осмелился посягнуть на этот «неприкосновенный запас» французской историографической традиции Р. Казель в середине XX в.[11] Попутно реабилитировав в глазах истории двух французских королей, Филиппа VI Валуа и Иоанна II Доброго, затерявшихся в тени своих родственников, он доказал преобладание дворян в среде королевских должностных лиц и обнаружил в их политике совершенно иную, чем принято было считать, систему ценностей. Эту тенденцию подхватили Ж. Фавье и ученица Р. Казеля Ф. Отран. Доказывая принадлежность большинства должностных лиц к дворянам, они исследуют истоки оформления «нового дворянства» по службе короне и тенденцию конституирования «дворянства мантии»[12]. При всей плодотворности такого отхода от прежней упрощенной схемы, этот историографический поворот также страдает некоторой односторонностью: стремление «мещан во дворянство» не снимало напряжения вокруг «благородного статуса» и даже усиливало его, породив конфронтацию двух групп элиты[13]. Но главное: социальная история служителей власти перестала рассматриваться в политическом и административном контексте.
В этой сфере уже к 30-м годам XX в. произошло обеднение и выхолащивание прежде новаторских политико-правового и позитивистского направлений. Вместо истории «народа», о которой мечтал некогда О. Тьерри, история государства превратилась сначала в политическую, затем в институциональную, наконец, в административную историю[14].
Пример тому — труды историка Г. Дюпон-Феррье, заведовавшего более двадцати лет (1915–1937 гг.) кафедрой Истории политических, административных и судебных институтов Франции в Школе хартий. Им было написано большое число исследований о персонале ведомств и служб короны Франции эпохи позднего Средневековья, а многотомное издание «Королевская Галлия» является непревзойденным собранием сведений для просопографических исследований[15]. Хотя эти труды продолжают быть важным источником сведений о служителях ведомств и служб, но они не содержат обобщений или глубоких идей, а частично и просто «не операбельны»[16]. К тому же его труды пришлись на время широкого общественного импульса к либерализации: несмотря на призыв А. Пиренна писать «тотальную» историю, государство начинает восприниматься как нечто противостоящее обществу, а исследования институтов власти и их персонала кажутся уже чем-то архаичным. Вновь «не повезло» Палате счетов: книга по истории этой второй по значимости верховной курии Французской монархии подверглась на страницах журнала «Анналы» уничижительной критике Л. Февра, упрекавшего автора в «убогости философии» и преклонении перед фактологией, словно бы не замечая, что им проделана беспрецедентная работа по «возрождению из пепла» — буквально, ввиду пожара 1737 г., погубившего архив ведомства, — этого важнейшего института короны Франции[17]. Главная претензия Л. Февра сводилась к игнорированию автором социального и ментального аспектов, причем (как выявила полемика) это игнорирование было намеренным. Но в новых условиях и при новых общественных запросах даже честное исследование административной истории без учета иных факторов выглядело бессмысленным.
Наступала новая эпоха в историографии, и «школа "Анналов"» предложит новаторский метод синтеза различных начал общественной структуры. Однако у этого подхода имелся предшественник во Франции, не упомянутый выше в контексте французской историографической традиции XIX в. Из цельного направления историографии второй половины XIX в. явно выпадала фигура Ж. Мишле — выдающегося историка, «отца медиевистов», чьи труды не были должным образом оценены современниками. Он первым осмелился писать «тотальную историю», в которой нашлось место и правовому документу, и стихотворному произведению, чем предвосхитил нынешний междисциплинарный подход. Он мечтал «оживить» человека прошлого, обозначив тем самым, по выражению П.Ю. Уварова, «основной инстинкт» историка[18]. Наконец, он может считаться и родоначальником «новой социальной истории», поскольку первым обратил внимание на конкретно-исторические критерии социальной идентичности, на глубинные умонастроения и общественное мнение как свидетельства социальной структуры общества, предлагая, по выражению Ж. Ле Гоффа, «ловить общества прошлого их собственными сетями»[19]. Эти подходы оказались востребованы лишь к середине XX в.
11
12
13
На это обстоятельство указала H.A. Хачатурян, предостерегая от преувеличения отмеченных Ф. Отран тенденций и напоминая о том, что «дворянство мантии» так и не слилось с «дворянством шпаги» вплоть до конца Старого порядка. См. подробнее:
15
16
Так. многотомным изданием «Королевская Галлия» практически невозможно пользоваться, поскольку оно не имеет именного указателя, и из-за регулярных перемещений чиновников из одного бальяжа в другой невозможно отследить их послужной список. Несколько лет назад группа под руководством А. Демюрже начала делать комплексный индекс к изданию, но плоды этой работы остаются не известными.
17
18
19