Таких историй у хозяйки оказалось с избытком, и она с готовностью принялась живописать угрюмый быт дома. Не сразу, но все же ее удалось выпроводить.
Вещей в каморке оказался минимум: топчан, покрытый одеялом, пустой одежный шкаф, грубо сколоченный стол с табуреткой да этажерка с книгами. Керосинка почти пуста.
— Как видно, наш Крючин был совершеннейшим аскетом, — пробормотал Илья Алексеевич.
— Не понимаю: он успел приступить к работам для этих блинопеков[16] или отказался не начиная? — Жарков пытался уточнить обстоятельства, предшествовавшие смерти молодого человека. Он перебирал имевшееся на столе химическое оборудование, которое, впрочем, было столь примитивным, что говорить о каких-то серьезных изысканиях не приходилось.
— Из показаний Глебовой этого понять не удалось, — ответил Илья Алексеевич.
— Как она вам вообще показалась? Есть миндаль?
Упоминание миндаля не было странным. Ардов обладал редким расстройством перцепции, при котором сигналы для одних сенсорных зон вполне могли отозваться раздражением в других. В частности, звуки для Ильи Алексеевича имели свои цвета, а зачастую и вполне выраженный вкус. Нет-нет да и называл он выкрашенный зеленой краской забор «соленым», а гудок парохода «портером», имея в виду вкус английского пива, которое однажды подали у Баратовых для запивания устриц.
С этими внезапными вкусовыми фейерверками во рту Ардов вполне наловчился справляться, используя в особо сильных случаях микроскопического размера пилюльки, которые носил в трех стеклянных колбочках, закрепленных в наручи на левом запястье. В каждой колбочке был особый вкус, который применялся сообразно букету, образовывавшемуся на языке и становившемуся нестерпимым. Что до горечи миндаля, то она растекалась по языку чаще обычного и, как правило, дополняла основной вкус, вызываемый голосом собеседника. Как уже давно сумел отметить Ардов, миндаль сопровождал беседу с человеком, который по какой-либо причине вел себя неискренне. Выглядело это совершеннейшей сказкой, и сам Илья Алексеевич долгое время отгонял от себя такую оценку собственных свойств. Ну нельзя же, в самом деле, всерьез верить, будто бы кто-то в состоянии чувствовать вкус неправды буквально на языке! — вполне разумно убеждал себя сыщик. И тем не менее раз за разом он имел возможность убеждаться, что привкус миндаля появлялся во рту неспроста. Профессор Лунц, долгое время наблюдавший Ардова в швейцарской клинике, сделал предположение, что слова, осознаваемые человеком как лживые, сообщают голосу особые вибрации, в чьем бы исполнении они ни звучали. Вот на эти-то неуловимые вибрации якобы и отзывались непроизвольным образом вкусовые рецепторы во рту Ардова.
Конечно, сделать из этого свойства особый расследовательский инструмент сыщик не мог: человеку едва ли не во всякий момент есть нужда скрывать правду о чем-либо, и далеко не всегда это связано с преступлениями. Поэтому горькая слюна, частенько наполнявшая рот Ильи Алексеевича, сама по себе не могла служить сколько-нибудь весомым аргументом при опросе свидетелей или подозреваемых.
— Есть… И много… — отозвался Илья Алексеевич после некоторого раздумья, словно припоминая ход разговора с Глебовой.
— Вообще, выглядит все это странно, — поделился сомнениями Петр Павлович. — В изготовлении фальшивых денег решающую роль обычно играет художник: если у тебя нет толкового рисовальщика, то и затеваться не стоит.
— Может, у них есть? — предположил сыщик.
Если не исключать Глебову из числа подозреваемых, то можно было бы предположить, что именно она и попыталась сколотить шайку блинопеков: подбила в художественном училище кого-нибудь из будущих художников, стали экспериментировать с материалами, решили привлечь кого-нибудь со знаниями о составе и строении веществ, она отыскала и охмурила Крючина… При всей слезливости, которую показала Глебова при знакомстве, воля в ней чувствуется железная… Единственное, что не имеет объяснения в этой версии, — зачем она сама заговорила про фальшивомонетчиков?
— В том-то и дело, что краской этот рисовальшик обыкновенно сам и занимается! — продолжал тем временем Жарков. — И краской, и бумагой, и всеми этими водяными знаками… Это и есть его секрет, его ноу-хау, за это его в преступном мире и ценят. Понятно, при крупных партиях он берет себе подмастерьев, но обращаться в таком деле за услугой к случайному человеку — верх неосмотрительности.
— Может, новички? — предположил Илья Алексеевич.
— Уж больно дерзко ведут себя для новичков, — опять не согласился Жарков. — Впрочем, если наш студентик пригрозил сообщить об их изысканиях в полицию, пожалуй, со страху могли и расправиться…