— Быть может, на иврите?
Иранка отрицательно покачала головой.
— Нет, Эйнштейн плохо говорил на иврите. Он выучил лишь самые азы, и ему было далеко до овладения языком. Из-за этого-то он даже не стал готовиться к Бар-Мицва.
— Какой же тогда это может быть язык?
— У нас есть предположения относительно вполне конкретного языка… Португальского.
— Португальского?
— Именно.
— Но… Эйнштейн разве говорил по-португальски?
— Повторяю: почти весь текст написан собственноручно Эйнштейном. Однако, по какой-то пока еще не совсем ясной причине, ключевой по значению фрагмент написали на другом языке и затем зашифровали. — Ариана говорила нарочито медленно, словно стараясь лучше донести смысл своих слов до собеседника. — Проанализировав зашифрованный отрывок, наши специалисты-криптологи с учетом истории рукописи пришли к выводу, что языком, на котором изначально написан данный отрывок, почти со стопроцентной вероятностью является португальский.
Историк в который раз взял ксерокопию первой страницы рукописи, пробежал глазами напечатанный большими буквами заголовок — «DIE GOTTESFORMEL» и остановился на похожих на стихотворные строках.
— Что это? — указывая на них пальцем и переведя взгляд на Ариану, спросил он.
— Какой-то стих, — подняв бровь, бросила иранка. — Кроме странной отсылки перед зашифрованной строкой это единственное, что написано на английском. Все остальное — на немецком. Но вы, кажется, не знаете немецкого?
— Я знаю португальский, испанский, английский, французский, латынь, древнегреческий и коптский. В настоящее время весьма продвинулся в изучении иврита и арамейского, а вот немецким пока должным образом не овладел. К сожалению.
II
Сигнал, донесшийся из кармана брюк, оповестил Томаша, что кто-то звонит на мобильный. Он извлек его на свет и прочел на экране: «Родители».
— Алло!
Голос звучал из динамика так, словно самый родной человек на земле находился не в другом городе, а в метре от него.
— Алло! Это ты, Томаш?
— Привет, мама!
— Где ты, сынок? Ты уже приехал?
— Да, сегодня вернулся.
— Все прошло нормально?
— Да.
— Ну и слава богу! Когда ты летаешь в эти свои командировки, я страшно беспокоюсь.
— Ну, мам, это ж нелепо! В наше время летать самолетом стало обычным делом. Теперь это все равно что на автобусе или поезде ездить, только гораздо быстрей и удобней.
— Да я понимаю, а все равно нервничаю. К тому же ты ведь ездил сейчас вроде в арабскую страну, да? Они там все с ума посходили, что ни день — взрывают что-нибудь, людей убивают, просто жуть! Или ты не смотришь новости?
— Ага, вот, оказывается, откуда ноги растут! — рассмеялся сын. — В действительности там не так уж плохо, черт побери! И есть даже очень симпатичные, воспитанные люди. Как там отец?
Возникла мимолетная пауза.
— Отец… как тебе сказать… да потихоньку…
— Я очень рад, — бодро, не уловив неуверенности матери, сказал Томаш. — А сама-то как? Все по Интернету бродишь?
— Да так, более или менее… Послушай, Томаш, мы завтра с отцом будем в Лиссабоне.
— Завтра, говоришь?
— Да.
— Тогда надо обязательно где-нибудь вместе пообедать.
— Мы собираемся выехать с утречка. Так, чтоб не спеша добраться в Лиссабон часам к одиннадцати-двенадцати.
— Давайте встретимся в Фонде Гулбенкяна. Зайдите за мной в час дня.
— В час дня? Договорились.
— А зачем вам понадобилось в Лиссабон?
На другом конце линии снова возникло замешательство.
— Потом расскажу, сынок, — наконец ответила мать. — При встрече.
Прямоугольное здание из бетона, вытянутое по горизонтали и разлинованное в длину рядами сплошных окон, вырастая из зелени крон, казалось мегалитическим сооружением вне времени — колоссальным дольменом прямых, рубленых форм, устроившимся на вершине обросшего травой холма. Преодолевая мощеный камнем подъем, Томаш неизменно восхищался этим видом. В его воображении это был одновременно акрополь современной эпохи, монумент геометризма, метафизический шедевр зодчества и гигантский утес. Здание так удачно вписалось в ландшафт лесопарковой зоны, что можно было подумать, всегда являлось его неотъемлемой частью.