— Здесь тебе не шоу-бизнес, Боб. Речь идет о национальной безопасности, и было бы лучше, если б мы услышали побольше о просьбе, которую ему высказал Бен-Гурион. Если у Израиля будет атомная бомба, Боб, как ты думаешь, долго ли понадобится дожидаться, чтобы такая бомба была у всех и каждого? А?
— Ты прав. Извини.
— …Спинозы.
Оба собеседника замолчали. Наконец снова заговорил Бен-Гурион.
— Профессор, вы считаете, что существование Бога можно доказать?
— Нет, господин премьер-министр, Не считаю. Существование Бога невозможно доказать в той же мере, в какой невозможно доказать Его несуществование. Мы наделены лишь способностью чувствовать таинственное, ощущать ослепляющее восхищение перед устройством мироздания.
Снова возникла пауза.
— Почему бы вам не попробовать доказать существование или несуществование Бога?
— Мне не представляется это возможным, я уже говорил вам.
— А если это было бы возможным, какой вы бы выбрали путь?
Молчание.
Эйнштейн, повернув голову в сторону, устремил взор на пышную зелень, окаймлявшую Мерсер-стрит, и задумчиво созерцал ее глазами мудрого старца, в которых не угас мальчишеский задор, глазами человека, много повидавшего на своем веку, но не утратившего дара восхищаться буйством природы каждой новой весной.
Глубоко вздохнув, он наконец изрек:
— Raffiniert ist der Herrgott, aber boshaft ist er nicht.
Бен-Гурион был заинтригован.
— Was wollen Sie damit sagen?
— Die Natur verbirgt ihr Geheimnis durch die Erhabenheit ihres Wesens, aber nicht durch List.
Фрэнк Беллами стукнул кулаком по подоконнику.
— Черт! Они перешли на немецкий!
— О чем они лопочут? — спросил Боб.
— А я почем знаю! Или я, по-твоему, рылом на фрица смахиваю?
Боб выглядел растерянным.
— Как быть? Продолжаем записывать?
— Ясное дело. Потом сдадим пленку в контору, и кто-нибудь все это переведет. — Он скорчил гримасу. — У нас там теперь столько немцев, что это будет совсем не трудно.
Агент прильнул лбом к окну и застыл, наблюдая через запотевшее от его дыхания стекло за двумя пожилыми мужчинами, чем-то напоминавшими братьев, которые продолжали вести беседу в саду дома 112 по Мерсер-стрит.
I
На улице было столпотворение. Раздолбанные легковушки, грохочущие и гремящие грузовики и чадящие дымом автобусы, нетерпеливо сигналя и агрессивно рыча моторами, хаотично сновали в плотном потоке, который двигался по грязному, заляпанному машинным маслом асфальту. Жаркий воздух позднего утра был насыщен едкими запахами дизельных выхлопов. Над обветшавшими, требующими ремонта зданиями висела густая пелена смога. Нечто упадническое сквозило в этой картине: древний город упорно цеплялся за будущее.
Зеленоглазый шатен, сойдя со ступеней парадного входа в музей, в нерешительности озирался, выбирая, куда направиться. Перед ним простиралась обширная Мидан Тахрир, забитая транспортом настолько, что о перспективе приткнуться в одной из кафешек и любоваться оттуда парадом автометаллолома не хотелось даже думать. Мужчина посмотрел налево. Можно, конечно, прогуляться по Каср-эль-Нил и выпить чая с пирожными в «Групис корнер», но разыгравшийся аппетит пирожными вряд ли утолишь. Как вариант — его взор обратился вправо — пойти на Корниш-эль-Нил — набережную, где находится роскошный отель, в котором он остановился, там полно отличных ресторанов с великолепным видом на Нил и пирамиды.
— Вы в первый раз в Каире?
Зеленоглазый шатен обернулся на голос.
— Что, извините?
— Вы впервые в Каире?
Голос принадлежал вышедшей из музея высокой женщине с длинными черными волосами и глазами загадочного янтарно-карего цвета. На ее чувственных полных губах, окрашенных алой помадой, светилась обворожительная улыбка. На даме был серый деловой костюм, облегавший совершенные формы, черные туфли на высоком каблуке, которые подчеркивали модельную стройность ног, и скромные рубиновые серьги в ушах.
Одним словом — диво экзотической красоты.
— Уф… нет, — запинаясь, ответил мужчина. — Я бывал здесь неоднократно.
Продолжая улыбаться, женщина протянула руку.
— Меня зовут Ариана. Ариана Пакраван. — Они пожали друг другу руки, и Ариана лукаво спросила: — А своего имени вы мне не назовете?
— Ой, извините. Меня зовут Томаш. Томаш Норонья.
— Очень приятно, Томас.
— Томаш, — поправил он. — И ударение не на О, а на А: Томаш.
— Томаш, — попыталась она воспроизвести его произношение.