Видимо вконец потеряв остатки терпения, Мария Степановна, выбрав время, когда дочери не было дома, решилась поговорить с зятем начистоту, приведя того на кухню и прикрыв за собой дверь, чтобы ненароком не разбудить ребенка, сладко и беззаботно посапывающего после кормления.
— Ты, Захарушка, как хочешь, а дольше такое продолжаться никак не может! — начала она практически без артподготовки.
— О чем это вы, Мария Степановна?! — без всякого энтузиазма в голосе спросил он.
— Вот ты только со мной-то не хитри! — всплеснула с досадой руками теща. — Уж меня-то старую на кривой козе не объедешь! Ты либо претворяешься, что ничегошеньки не видишь вокруг, либо и вправду дурачком заделался?!
— Я и правда не знаю куда вы клоните! — притворно удивился он, что, впрочем не скрылось от ее орлиного взора.
— Это я то, клоню?! — взвилась она до небес. — Это рога твою башку к земле клонят! От того и не видишь что на свете белом творится!
— С чего это вы взяли, мама?! Что вы такое говорите?! Она же ваша дочь…
— Потому и говорю, что дочь. Спасибо, Господу! Наградил халдой!
— Но с чего вы взяли-то?! Какие у вас доказательства?
— Доказательства ему подавай! Мимо подъезда уже и пройти нельзя, в глаза уже тычут все. Срам-то какой!? Средь белого дня уже к самому подъезду на иномарке подвозят! Тьфу!
— Она говорила, что просто сослуживец довез. По дороге ему было, — попробовал он возразить неожиданно разбушевавшейся теще.
— Просто?! Сослуживец?! Ты рехнулся что ли?! Да почитай через день, этот сослуживец с ней подкатывает. А букеты цветов у ней тоже скажешь по дороге нашла?!
— Это благодарные посетители оставляют, — хватаясь за соломинку пролепетал он, как-то сразу съеживаясь.
— Какие такие благодарные посетители?! Она тебе, что, актриска какая, чтоб ей без конца цветы дарили?! Эвон, я давеча, собралась в магазин, да в кошельке мало оказалось, чтоб не разуваться по сто раз и не проходить в комнату, дай, думаю, у доченьки позаимствую, сумка-то ее тоже там в прихожей стоит. Ну и сунулась к ней, значит. Достаю кошелек, а тааам! Сторублевых от ассигнаций, в палец толщиной, напихано! Во-о! — в доказательство своих слов она продемонстрировала зятю средний палец. — Меня аж, как кипятком ошпарило с ног до головы!
— Может зарплата с премией? — сделал он последнюю отчаянную попытку оправдать жену.
— Да где же ты видал, чтобы простой оператор в каком-то салоне связи получал столько, да еще и с премией!? — неистовствовала баба Маша. — Уж мне-то такое не говори! Такие деньги за простые глазки не дают. А тебе, неужели сердце ничего не подсказывает?! Ведь не чурка же ты бесчувственная!
Захар молча опустил глаза в пол. Как умная и старая собака, сердцем он все понимал, что говорит ему теща, а вот сказать вразумительного ничего не мог.
— Ну что молчишь, потупив глазки?! — спросила она его, подсаживаясь за стол напротив. До этого она стояла над ним бетонным монолитом.
— И что вы, Мария Степановна, предлагаете? — глухо проронил он.
— А сам-то что думаешь?
— Вы хотите, чтобы мы развелись? — чужим для себя голосом спросил Захар.
— Развод от вас и так никуда не убежит, если все оставить как есть, — возразила она ему.
— А что тогда? — непонимающе вскинул он глаза на тещу.
— Только ты пойми меня правильно, — начала она издалека. — Я ведь и сама мать, троих вон подняла, почитай одна. Мой от только ночевать домой приходил, и то не всегда. Заливал за воротник почасту, да и погуливал по молодости, чего уж греха таить?! Молчала, терпела вот, навроде тебя. Времена, сам знаешь, какие были. За себя боялась, а за него пуще, чем за себя. Тогда — это тебе не сейчас, по партийной линии так бы взгрели, не то, что Москва, Сахалин бы раем показался. И ты ведь мне не чужой стал, Захарушка. Вон смотрю, как глаза-то у тебя запали, будто только что встал со смертного одра. Вчера вечером вернулся со службы, а китель от на тебе болтается ровно на вешалке какой!