Не найдя в сарае и вокруг него ничего, способного помочь расследованию, комиссар расширил ареал поисков и стал описывать круги вокруг строения. От его шагов из высокой травы вспархивали бабочки; на ветвях старой яблони, росшей в трех шагах от сарая, деловито переговаривались сороки. По мосту проехала машина, но Пино не видел ее - лишь услышал шум. В этом месте странно сочетались заброшенность и близость к цивилизации, и комиссару подумалось, что, хотя место убийства Савиньи и не установлено, вряд ли его убили здесь.
Речной берег в этом месте был пологий, к воде подойти легко, но глубина ее недостаточна, чтобы сбросить труп. С моста тоже бросать неудобно - всегда есть риск, что даже ночью внезапно проедет машина, то есть появятся ненужные свидетели. Самое логичное - отъехать подальше от города и там в безлюдном месте избавиться от тела. Рассуждая так, Савиньи забрел под мост, где у каменной опоры наткнулся на нечто любопытное: новую порцию окурков - того самого типа, житановских, очень коротких. Они все лежали в одном месте, на участке длиной не более полуметра, кучками по 2-3 штуки. Выходило, что покойный несколько раз стоял под мостом и выкуривал несколько сигарет за раз. Очень странно. На кой черт ему нужно было торчать здесь? Внезапно Пино заметил рядом с житановскими окурками еще один, судя по состоянию, оставленный в то же время, но совершенно другого типа: большой, не
докуренный и до половины окурок от сигареты "Голуаз". Упс, а он не один: вот еще один бычок с фирменной надписью "Голуаз" лежит чуть поодаль.
А игроман-то ходил курить под мост не сам. Он стоял там и разговаривал с кем-то, кто не хотел заходить в его зловонную берлогу и кто не желал, чтобы его заметили в обществе Савиньи. Хоть место и уединенное, для гарантии этот человек спрятался под мост. Судя по тому, что нищий клошар позволял себе выкуривать подряд несколько сигарет - а они нынче дорогие, разговор был долгий или же настолько эмоциональный, что Патрик забыл обо всем. Сердце Пино забилось чуть сильнее: он почуял, что напал на след. Комиссар извлек из сумки пинцет и стерильный пластиковый контейнер, присел и ловко ухватил сперва один, потом второй окурок "Голуаз": на них вполне могли остаться следы слюны, а значит, имелась возможность применить экспертизу ДНК. Для сравнения Пино взял и два житановских окурка.
Есть ли вероятность, что окурки "Голуаз" не имеют отношения к делу, что их оставил кто-то, случайно забредший сюда и не имеющий отношения к игроману? Для ответа на этот вопрос нужно знать, бывают ли в этих местах посторонние. На опорах моста нет граффити, под ними нет никакого мусора, кроме окурков. Кто вообще может здесь бывать? Разве что рыбаки. С этой мыслью Пино пошел вдоль берега, но нигде не углядел ни примятой травы, ни следов от подставки для удочек, ни забытой банки из-под червей. Ничего, лишь сияющая под солнцем речная гладь, по поверхности которой скользят стрекозы - и тишина.
Наслаждаясь доносившейся от реки свежестью, такой отрадной в жаркий день, Пино прошел по берегу не менее пятисот метров и добрался до старой, развесистой ивы, картинно склонявшей свои ветви к реке. Он хотел уже повернуть назад, но углядел нечто темное под корнями ивы, вяло шевелившееся в воде. Нечто оказалось трикотажной тряпкой: ее выбросили в реку в надежде, что ее унесет течение, но вместо этого тряпку прибило к корням. Пришлось надевать резиновые перчатки и, рискуя свалиться в воду, вытаскивать тряпку. Она была на редкость мерзкая, вонючая, пробуждающая рвотный рефлекс, но Пино взял ее с собой, ибо, разложив ее на траве, понял, что это такое: мужская футболка с нелепой надписью "Что ты хочешь, то и получишь".
5. Дела навозные
Хотя - или именно потому, что Пино предупредил Софи Леклерк о своем визите, он не ожидал, что, переступив порог ее дома, попадет на обед. Разумеется, обед был не парадный, самый обычный, но все же комиссар не привык начинать общение со свидетелями с совместной трапезы. Однако устоять перед мадам Леклерк оказалось просто нереально: она затарахтела, замахала своими толстыми руками, чуть ли не взмолилась, уговаривая Пино пообедать - и тот сдался.
Жалеть о капитуляции не пришлось: фермерша отлично готовила. На первое подали гарбур - традиционный в этих краях суп из мяса, фасоли и овощей, да такой густой, что в нем ложка стояла; на второе - жареный в утином жире картофель и фрикасе из кролика. Кроме мадам Софи и комиссара за столом сидели два работника фермы: один постарше, с седой круглой головой, второй помоложе, с татуированными по-модному руками. Работники ели жадно и обильно, как едят люди, с рассвета занимавшиеся тяжелым физическим трудом, но к некоторому удивлению Пино, хозяйка не то что не оставала от них, но и превзошла.
Мадам Софи умудрилась съесть ровно столько, сколько оба ее работника вместе взятые. Правда, она была и вдвое шире них: очень рослая, крепкая женщина, весившая как минимум центнер, с толстыми красными щеками, пухлыми руками и огромным, крепко закованным в плотный лифчик бюстом. Пино знал из материалов дела, что ей пятьдесят лет, но она красила волосы в соломенный блонд и носила белые шорты и облегающую ярко-розовую кофточку с глубоким декольте, видимо, ощущая себя не более чем тридцатипятилетней. На комиссара она посматривала кокетливо и с любопытством. Трудно было представить себе более противоположных людей во всех отношениях, чем щуплый бледный горожанин Савиньи и эта корпулентная, дышащая витальной силой деревенская дама.