Говорят, в старости люди стремятся к тем истокам, из которых, на заре своей жизни, они вышли. И особенно сильно чувствуют любовь к родным местам, где они родились, выросли, к земле предков. В молодости за пестротой впечатлений, из-за избытка сил человек не осознает и не нуждается в этом чувстве. Не знал этого чувства и Баян. Он никуда надолго не выезжал, если не считать нескольких поездок с родителями к родственникам в аулы. И то, помнится, возвращаясь каждый раз в Алма-Ату, он с каким-то необычным, незнакомым ему ранее чувством, жадно и пристально вглядывался в город, находя его еще более прекрасным, чем до отъезда.
Баян сел на диван и взял в руки книгу. Но смысл строк, которые он пробегал глазами, упорно ускользал от него. Где-то в глубине души рождалась мелодия, чистая и возвышенная, как молитва. Помимо воли сами собой просились слова:
Песня рождала скорбь. Чувство это возникало сразу после первых напевов мелодии, потом постепенно росло и ширилось, заполняло все существо человека и, уже не вмещаясь в нем, становилось безмерным и необъятным.
О, это время, жестокое время, подлое время, Настало для народа моего лихое время, Когда теряли родичи мои друг друга, Когда народ истребляло иноземцев племя…
Нет, ему не вырваться из-под власти этой колдовской мелодии, не сбросить с себя ее могучих чар. Власть ее над человеком неотвратима, подобна року.
Что за чудо! Что за волшебство! И как он не знал об этом чуде раньше? Много ли еще таких жемчужин в народном искусстве?
Чем больше он раздумывал в последнее время над музыкальным и поэтическим наследием своего народа, тем больше проникался любовью к нему. И тем больше осознавал себя частицей неизмеримо большего целого. Он стал чаще думать и вспоминать тех казахов, которых он видел во время своих редких поездок в аулы. Теперь они стали ему понятнее, ближе, роднее. Это были не просто загорелые, безгранично щедрые, добрые люди. Нет. Это был талантливый народ, удивительная нация, история которой уходила в глубь столетий. Это был народ с богатейшим поэтическим и музыкальным наследием. Человек редкой души и любви к людям. Горький сказал о казахской музыке по поводу сборника «Тысяча песен казахского народа»: «Оригинальнейшие их мелодии – богатый материал для моцартов, бетховенов, шопенов, мусоргских и григов будущего». В старину каждый казах был песнопевцем, импровизатором, стихотворцем. Недаром из глубины веков дошли до этих дней слова: «Тот не казах, кто не может сложить двух стихотворных строк». Да и сейчас казахский народ занимает одно из первых мест в мире по числу поэтов. Народ поэтов… Народ звездной, песенной судьбы…
Юную, кристально чистую душу Баяна наполняло какое-то неизъяснимо возвышенное, волнующее чувство. Все было в этом чувстве: гордость и радость, горечь утрат по рано умершим гениям, восторг и полет, наслаждение до боли, надежды на его будущее. Чувство это было сродни первой любви.
Он снова взял в руки трактат Добантона и долго старался сосредоточиться на прочитанном, пока окончательно не втянулся в чтение.
10
Внимательно изучая библиотеку Наркеса, Баян нашел среди книг «Занимательную математику». Она предназначалась для любителей математики и всех интересующихся ею. В книге приводились высказывания великих ученых о математике: Евклида, Аль-фараби, Леонардо да Винчи, Галилея, Бинера, Эйнштейна и многих других. Подробно рассказывалось о жизни выдающихся математиков и о судьбах их открытий, ибо открытия так же, как и люди, имеют свою судьбу.
В главе «Загадка Лиувилля» говорилось о том, что великий французский математик Жозеф Лиувилль (1809—1882), член Парижской академии наук, профессор Политехнической школы и Коллеж де Франс, совершил много открытий в области статистической механики, динамики, пространства и геодезической кривизны. В 1836 г. основал «Журнал ле математик пюр э апплике». Первый оценил гениальные труды Эвариста Галуа и опубликовал их. Несколько своих формул Лиувилль оставил науке без доказательств, сказав: «Кто хочет, пусть попробует вывести их сам». Более ста пятидесяти лет формулы дразнят математиков, но разгадать «загадку Лиувилля» все еще никому не удалось. Тут же приводились и сами формулы.
Следующая глава называлась «Великая теорема Ферма». Гениальный французский математик Пьер Ферма (1601—1665), один из создателей теории чисел, оказал огромное влияние на дальнейшее развитие математики. Две свои наиболее знаменитые теоремы – Великую теорему Ферма и Малую теорему Ферма – математик оставил без доказательств. Раньше ученые часто поступали таким образом. При встречах и просто в письмах друг к другу они приводили только конечный результат своих трудов – готовые формулы, не утруждая себя представлением длинных цепей доказательств. После их смерти решения теорем зачастую терялись навсегда. Не избежал подобной участи и Ферма. Правда, его Малую теорему столетием позже доказал петербургский академик Л. Эйлер. Великой же теореме Ферма не повезло. Много раз за ее решение назначались огромные суммы денег, но все было бесполезным. Теорема стала своего рода математическим «перпетуумом мобиле». В стремлении доказать ее было выведено множество важных других теорем.
Много удивительных фактов, математических шарад и ребусов приводилось в книге. Баян читал ее целыми днями, с утра и до ночи, пока в течение двух недель не одолел толстую книгу. Его тоже привлекла «загадка Лиувилля». В последнее время он постоянно обдумывал одну из формул математика.
Однажды к нему в комнату зашла Шаглан-апай и, взглянув на его сильно исхудавшее лицо, сказала:
– Баянжан-ау, так недолго и со свету сжить себя. Иди, погуляй на улице. Какая чудесная погода на дворе. А ты уже, наверное, и забыл, когда в последний раз выходил на улицу.
Он и в самом деле уже не помнил, когда последний раз выходил из дома. Шаглан-апай заботливо провела его в коридор и все время, пока он одевался, с сочувствием и ласково смотрела на него. Выйдя из подъезда, Баян не поверил своим глазам: такое великое и необузданное торжество природы он увидел вокруг. Постояв немного на месте, чтобы привыкнуть к слепящему дневному свету после помещения, он медленно пошел со двора.
Стоял прекрасный апрельский день. Весеннее солнце светило необыкновенно ярко и тепло. Какие-то неуловимо тонкие запахи исходили вместе с парами от пробуждающейся после зимней спячки земли и наполняли грудь неизъяснимо блаженным чувством обновления – Дышалось удивительно легко и свободно, словно воздух превратился в волшебный, целительный бальзам. Соревнуясь друг с другом в весенней перекличке, весело щебетали птицы, доносился радостный и оживленный гомон детворы, игравшей во дворе и на аллеях улицы. Пройдя по улице Тулебаева немного вверх, в сторону гор, Баян вышел на проспект Абая. Везде, как обычно, густые толпы нарядных, словно празднично одетых, алмаатинцев. Подойдя к переходу, Баян взглянул на проспект. По нему в двух направлениях двигался поток машин самых разных марок, советских и зарубежных. Перед открытием светофора для пешеходов прямо перед носом юноши один за другим пронеслись три очень броских на вид, с необычайно яркой черно-красной расцветкой автобуса марки «Интурист». «Американцы», – подумал Баян и, взглянув на легковые машины, выстроившиеся в ряд в ожидании движения, а не на светофор, перешел улицу. На противоположной стороне ее, нагнув голову и погруженный в свои мысли, он медленно направился в сторону Центральной библиотеки. Он думал о формуле Лиувилля. Великий математик оставил конечный результат, не приводя ни одного из доказательств. Зачем он это сделал, из каких побуждений? Неужели из одного только честолюбия? И как теперь подобрать ключ к решению формулы? Использовать арифметический способ? Или лучше применить аналитический метод?