— Да смотрите же на экран! Это не крест!
Все разом обернулись к экрану — на фисташковом поле четко и невероятно обозначилась громадная буква "Т".
— Посадочный знак!!!
И вдруг все стало на свои места.
— Кантемир, — даже без лишней торопливости распорядился Гамалей, — штормовую капсулу — к шлюзу. Первая группа: я, Меткаф, Натан… и Мокасева. Четыре робота сверхзащиты, соответственно.
Кантемир поперхнулся — во всем Колизее имелся только один такой робот. А четыре — это был и весь арсенал «Рогнеды», и весь резерв.
— Послушайте, Гамалей, я сейчас дам вам внеочередную связь с Большой Землей…
— Всем остальным быть в нулевой готовности, — продолжал Гамалей, уже не обращая на него ни малейшего внимания. — Сигнал к высадке принимать от любого из нашей четверки. Полевые андроиды придаются второй группе. Все. Ах, да, Кантемир. Сообщите на Землю, что я воспользовался своим правом временного начальника экспедиции принимать экстренные меры в чрезвычайных ситуациях. Вы знаете, что такое право есть.
— Но поговорите сами…
— Разговаривать мы кончили. — Тяжело, вдыхая воздух после каждого слова, проговорил Гамалей.
Сыт он был этими разговорами. Во как.
Поэтому он молчал весь короткий путь до этой странной, неуютной планеты, человечество которой, не успев родиться, умудрилось уже впасть в какую-то старческую апатию. И выходить из нее не имело ни малейшего желания.
И Наташа молчал, потому что никак не мог сообразить, почему же в эту группу не попал Алексашка.
И молчала Макася, тщетно пытаясь догадаться о тех причинах, которые побудили Гамалея назначить в группу из четырех человек именно ее, а не механика, врача или переводчика.
И молчал Меткаф, потому что он-то это знал — почувствовал, как это всегда бывало в критические минуты.
Так они прошли плотный слой серебристых облаков, оставили за левым бортом исполинскую луну, ощерившуюся бессчетными дыхалами кратеров, зависли над белыми торчками скал, выглядывающими из дневной золотящейся зелени словно минареты, и, точно нацелившись на аккуратно выписанный, такой земной знак, спланировали к ручью и, чтобы не задеть белых камней — стремительность не исключала осторожности — прилепились к вертикальной скале метрах в полутора над травой.
Гамалей распахнул боковой люк, выбросил ногой лесенку, схватился за поручень — и остолбенел.
Внизу, на траве, прижимая к себе белые камешки, замерли дети. Не просто дети — калеки. На вид старшему не было и десяти лет. Лица их были спокойны; видимо, они просто не понимали происходящего.
Гамалей, белый, как полотно, обернулся к Макасе:
— Как всегда — ждали чего угодно, но только не этого. Какая уж тут формула контакта! Они просто не смогут понять нас. Это же… — он запнулся, потому что язык не повернулся произнести жуткое слово, которым на земном языке обозначались такие вот ущербные дети — во всяком случае, пока на Земле не научились рожать всех абсолютно здоровыми. — Мария, попробуйте вы!..
И она поняла, наконец, почему в эту первую группу он выбрал именно ее. Предвидел что-то подобное, но, как всегда, Та-Кемт превзошел себя по части непредсказуемого. Она отодвинула ощетинившегося десинторами робота, нависшего над плечом Гамалея, и вгляделась в эти осунувшиеся синюшные личики, тщетно пытаясь найти какие-то очень простые, ласковые, ободряющие слова.
И тут случилось и вовсе непредвиденное: раздался детский голосок, одновременно и звонкий, и чуточку надтреснутый:
— Не бойтесь, старшенькие, спускайтесь вниз — мы будем о вас заботиться!
И Гамалей, вцепившийся в створку люка, отчаянно заморгал, потому что солнечная поляна под его ногами затуманилась, подернулась вертикальными плывучими полосами, и он понял, что по лицу его безудержно бегут слезы, хотя он смог удержаться даже тогда, когда погибли Самвел и Кшися. Но сейчас все навалилось разом, и прошлое, и настоящее, и, наверное, все-таки сильнее всего был стыд перед этими простыми естественными словами, которые родились прежде, чем такие высокомудрые и просвещенные представители высшей цивилизации отыскали оптимальную формулу контакта, будь она трижды…
Наташа, Меткаф и Макася тоже молчали — видно, и у них горло перехватило, но они опомнились первыми и, бесцеремонно оттолкнув Гамалея, посыпались вниз и побежали по траве; и чтобы толком рассмотреть, что же там происходит, нужно было как минимум утереться. «Ладно, ладно, — сказал он себе, — если уж ты взревел от стыда и горя, то нечего прятаться, вот и иди к ним навстречу с зареванной мордой. Кончились все эти условности, демонстрации, этикетопочитание… Иди».