Но когда старик заболел и слег с безнадежным и тяжелым диагнозом, Эльвира забрала его к ним с мужем домой и до самой его смерти окружала искренней заботой и вниманием, нанимала самых лучших медиков и самых профессиональных сиделок, специальных поваров, которые готовили для него особую диетическую еду, и делала все, чтобы облегчить страдания бывшего мужа и устроить максимально достойную в его положении жизнь.
За что и получила после смерти старика все его добро и авторские права на все его произведения. От так. А родня маститого писателя, в том числе и его сыновья, отхватили от батюшки комбинацию из трех пальцев, именуемую в простонародье фигой. Повздыхали над гробом на общественной панихиде и исчезли из поля зрения Эльвиры на долгие годы.
Со вторым своим мужем Эльвира прожила всю жизнь, решив не скакать больше по замужествам, родила ему двоих сыновей, что не мешало ей не отказывать себе в легких интрижках, выбирая любовников исключительно из числа литературных деятелей, и не только отечественных.
Достойно похоронила мужа в семьдесят девятом году, замуж больше не выходила, но имела долгую близкую связь с одним весьма высокопоставленным партийным деятелем, которую они особо-то и не скрывали и о которой знали все – и его семья, и партийно-цековское начальство в том числе, смотревшее на эти отношения сквозь пальцы. Во-первых, потому что у деятеля была больная жена, много лет прикованная к кровати, а во-вторых, Эльвира совершенно не претендовала на него в качестве мужа – он был нужен ей как любовник для поддержания себя в нужном тонусе и форме и, разумеется, защитник, протеже ее детям и щедрый, настоящий друг. Достаточно.
Они выходили вместе в свет, выезжали в Европу, встречались с представителями мирового литературного сообщества, посещали концерты знаменитостей и знаковые театральные премьеры.
Считалось, что он курирует в ЦК культуру, а Эльвира в то время была чем-то вроде ведущего критика-специалиста по современной отечественной литературе и где-то даже официально числилась трудоустроенной в каком-то там Литературном институте.
Она всегда была в курсе всех жизненных перипетий, скандалов и историй, происходивших в культурном бомонде страны: художников, писателей, поэтов, певцов, режиссеров и актеров, умела слушать и выслушивать пьяные исповеди, умела вовремя помочь и подставить плечо, если решала, что это надо и уместно. Умела молчать как могила, когда это требовалось, и практически никогда не выдавала чужих секретов и блюла, как ярый католический священник, тайну чужой исповеди, и знала многие факты, всю подноготную истеблишмента и лично каждый скелет в каждом шкафу деятелей культуры страны.
Она была жесткой, расчетливой, совершенно невыносимой, высокомерной, эгоцентричной и самовлюбленной бабкой, эдакой барыней-самодуркой, но самое главное – ей все это нравилось. Вот она такая-разэтакая, вредная и трудная, держит в кулаке родню, строит их бесконечно, с удовольствием поигрывает в злую маман, лишающую наследства заждавшихся ее ухода наследничков.
– Ладно, рассказывайте, – приказала Эльвира Станиславовна Клавдии, снизойдя до проявления интереса. – Что у вас там такого случилось, что вы не можете нормально работать вот уже третий день к ряду? – И усмехнулась снисходительно, выдвинув предположение: – Я так понимаю: мужчина?
Клавдия мимикой подтвердила высказанное предположение.
– Запомните, деточка, – назидательно сказала Эльвира Станиславовна. – Никогда не позволяйте мужчине быть больше, чем вы сами, больше вашей жизни, ваших интересов, больше ваших потребностей и устремлений.
– Совет из разряда тех, которые дают, не спрашивая, нужен ли он, – смело парировала Клавдия, выказав характер и завуалированно напомнив старушке о манерах.
– И который, как я понимаю, сильно запоздал, – усмехнулась саркастически Эльвира Станиславовна, оценив укол Клавдии и не без удовольствия, в пику наглой девчонке, дав еще одно наставление: – Ну, что ж, пострадайте, это даже иногда полезно женщине: сменить, так сказать, амплуа, побыть в трагедийной роли. Только не увлекайтесь этим излишне и не затягивайте с переживаниями. Во-первых, потому что это отнимает силы, если позволяешь себе погрузиться слишком серьезно и глубоко в переживания и сожаления, а во-вторых, по устройству вашей сущности, Клавдия, вы совершенно не приспособлены на роль жертвы, к тому же она вам абсолютно не к лицу, – заметила Эльвира Станиславовна, не забыв напоследок подпустить в голос металла, напоминая о том, кто тут вообще-то главный и музыку заказывает: – И, наконец, в-третьих: ваши неуместные переживания мешают нашей работе, что не допустимо.