О весе чаплыгинского слова. Один из сотрудников ЦАГИ собирался в отпуск — покататься на лыжах в Хибинах. Внезапно у него разыгрался сильный радикулит. Поездку пришлось отменить. Домашними средствами с радикулитом справиться не удалось. «Вам надо поехать в Узкое полечиться», — посоветовал Чаплыгин.
Санаторий в Узком считался одним из самых лучших в Подмосковье. Попасть туда было не просто. Сергей Алексеевич позвонил в соответствующие инстанции и обо всем договорился.
— Перед войной у меня сложились трудные квартирные условия, — вспоминал В. С. Ведров. — Я устроился заведующим кафедрой Железнодорожной академии, где мне обещали квартиру. Но ставилось условие — уход из ЦАГИ. Уходить я не хотел. Тогда выбрали вариант: забрать трудовую книжку из ЦАГИ и на время перебросить ее в академию. Вариант, прямо сказать, не из лучших. Начальник института И. Ф. Петров отказал мне. Пошел к Сергею Алексеевичу. Неожиданно и он тоже отказал. Удрученный вышел я из его кабинета... И только спустя несколько дней случайно узнал, что, отказав мне, Чаплыгин немедля поехал к председателю исполкома Моссовета и, пользуясь своим огромным влиянием, договорился о выделении мне квартиры в сдаваемом строителями доме на улице Горького. Война помешала получить ее...
Когда кто-то из коллег хворал, шли к Сергею Алексеевичу. Он добивался лучших больниц, санаториев, врачей.
— У меня возникло серьезное заболевание, — вспоминает доктор технических наук Г. Н. Абрамович. — Чаплыгин связался с Александром Васильевичем Вишневским, меня срочно госпитализировали. Сергей Алексеевич постоянно звонил Вишневскому, справлялся о моем самочувствии. Я был до глубины души тронут его заботой.
Вот так под покровом суровой внешности скрывалось доброе сердце. И добавлю — легко ранимое. Душевная взыскательность, максимализм чувств в первую очередь распространялись на тех, кого Сергей Алексеевич особенно уважал, ценил.
Важнейший вопрос, который нельзя обойти вниманием, — отношение Чаплыгина к новым теориям и тем, кто ими занимался.
Лев Гумилевский в своей книге об ученом говорит: «Увлекавшийся вопросами пограничного слоя академик Г. И. Петров рассказывал нам на вечере, посвященном столетию С. А. Чаплыгина, об одной суровой, но выразительной шутке Сергея Алексеевича. На одном из знаменитых семинаров общетеоретической группы Сергей Алексеевич спросил у Г. И. Петрова: удалось ли группе Г. Н. Абрамовича дать определение турбулентности? Петров ответил утвердительно.
— Значит, вы знаете теперь, что такое турбулентность?
— Нет, этого мы еще не знаем!
— Смотрите, пожалуйста, — обращаясь к собравшимся, сказал Сергей Алексеевич, — не знают, что такое турбулентность, и все-таки определяют. Молодцы!»
«Известно, что он скептически относился к турбулентности», — делает вывод автор, выражая взгляды некоторых ученых на позицию Чаплыгина по данному вопросу.
Но вот что говорят в связи с этим Л. Г. Лойцянский и Г. Н. Абрамович.
Лойцянский:
— В 1935 году я был приглашен в ЦАГИ в качестве научного консультанта по вопросам физической аэродинамики, как тогда называли совокупность в то время еще достаточно новых представлений о движении вязкой жидкости, теории пограничного слоя и турбулентности, газовой динамики потоков с большими до- и сверхзвуковыми скоростями. Именно здесь, в институте, в кругу замечательных сотрудников (М. В. Келдыша, Ф. И. Франкля, К. К. Федяевского, Б. А. Ушакова и других) по мере сил способствовал организации специальной физико-аэродинамической секции (ФАС). Работа секции шла в тесном взаимодействии с общетеоретической группой. Интерес Сергея Алексеевича к новым разделам аэродинамики способствовал тому, что в программе семинаров ТГ появились соответствующие темы. Отмечу, что Чаплыгин сразу же сделался защитником новых, перспективных методов в аэродинамике. Он стал активным слушателем докладов по физической аэродинамике, предвидя ее большое будущее. Это его предвидение подтвердилось в годы Великой Отечественной войны. Тогда ученые, и в первую очередь С. А. Христианович, А. А. Дородницын, П. П. Красильщиков, Я. М. Серебрийский, передали конструкторам скоростных истребителей свои разработки по самым современным формам крыльев и лопастей винтов.
Абрамович:
— Есть довольно распространенная категория ученых. Они с уважением относятся к людям, работающим в той же области, что и они, и без особого уважения, зачастую с полным равнодушием к тем, кто занимается иными проблемами. Скажем, теоретики признают себе подобных и не жалуют прикладников... Чаплыгин прямо полярен им. Он с необыкновенным уважением относился к людям, которые могут делать то, чего он не может. Далекие от его интересов вопросы притягивали его ничуть не менее привычных, знакомых. Сергей Алексеевич поражал нас чрезвычайной широтой научных интересов. Это, в частности, прекрасно ощущал академик Вернадский, поверяя ему тайные мысли и думы глобального характера, связанные с проблемами мироздания, космоса. Такую широту научных интересов унаследовали от Сергея Алексеевича близкие ему по общетеоретической группе Мстислав Всеволодович Келдыш и Михаил Алексеевич Лаврентьев. Мог ли такой человек, как Чаплыгин, скептически относиться к новым течениям, веяниям в аэродинамике? Разумеется, нет. В начальной стадии разработки всякая теория уязвима для критики. Сергей Алексеевич с его не терпевшим приблизительности и неясности аналитическим умом, как никто другой, чувствовал такую уязвимость. Но это ни в коей мере не рождало в нем скепсиса или неверия в саму теорию.