Среди них я умышленно не назвал человека, чья научная стезя неотделима от чаплыгинской, человека, наиболее близкого по духу герою этой книги, человека, по счастливому совпадению ставшего экстраординарным профессором университета в те самые месяцы, когда его порог переступил один из трех тысяч студентов — крупноголовый юноша с припухлой верхней губой и твердым выражением глаз, Сергей Чаплыгин. Это — отдельная страница биографии молодого Чаплыгина.
Удивительно, но поначалу профессор Жуковский не произвел на Сергея, да и на остальных студентов математического отделения, впечатления большого ученого, такого, которого можно было бы поставить вровень со Столетовым, Марковниковым и Бредихиным. Торопливая манера изложения материала, мелкие, не всем хорошо видные записи на доске, к тому же заслоняемые мощной фигурой, с которой так не вязался тонкий, вибрирующий голос... Волей-неволей приходилось сравнивать Жуковского с блестящими лекторами, коих на факультете было не один и не два. Пожалуй, лишь на третьем курсе Сергей почувствовал мощь интеллекта, особый взгляд профессора на механику и способы ее преподавания.
Жуковский читал студентам в зависимости от курса обучения введение в механику (сюда входили кинематика и элементарная статика), динамику материальной точки, аналитическую статику, динамику системы и теорию притяжения. На четвертом курсе он читал гидростатику и начало гидродинамики, подробно излагал динамику твердого тела, руководил практическими занятиями студентов, предлагая им для решения сложные упражнения по механике.
В разговорах со студентами, а держался Николай Егорович весьма скромно, просто и доступно, он не уставал подчеркивать, что отдает предпочтение геометрическому методу перед аналитическим.
— Как преподаватель, я хорошо знаю: голые формулы сплошь и рядом запоминаются без понимания стоящих за ними образов. Легко запоминаются и легко исчезают. А геометрические образы, дающие картину явления, живут долго.
Подобные утверждения профессора Жуковского наводили Чаплыгина на противоречивые размышления, Ведь и впрямь формулы без геометрических образов бестелесны. Кажется, профессор прав. Но что-то мешало согласиться с ним вполне и безоговорочно. Что же?.. Пожалуй, излишняя категоричность. Разве математический метод не дает абсолютно четкого, логического представления о явлениях? По-видимому, любую механическую задачу можно свести к задаче чисто математической...
— Я отнюдь не считаю геометрический метод чем-то исключительным, — продолжал Николай Егорович. — И, однако, в механике он представляется более продуктивным. И еще я бы добавил: изучая механику движения, необходим эксперимент, опытные исследования. Ведь мы изучаем природу во всем ее многообразии...
— Формулы, мне кажется, могут заменить эксперимент и лабораторные опыты, — однажды осмелился возразить Чаплыгин. — А результат тот же.
Жуковский посмотрел на него с нескрываемым интересом.
— Механика начиналась с геометрии, молодой человек. Исследования Архимеда, Галилея — геометрического характера. Да и Ньютона, читали вы его «Принципы натуральной философии»? И лишь потом в теоретической механике стал преобладать аналитический метод.
— И Лагранж довел его до истинного блеска, — вставил Чаплыгин.
— Согласен. И все же мне ближе Пуансо с его геометрической интерпретацией различных случаев движения.
Член-корреспондент Академии наук СССР В. В. Голубев вспоминал: «У Николая Егоровича... мощно доминировало то, что он непрерывно вел творческую научную работу. Напряженная научная мысль, непрерывная работа над разрешением сложнейших научных вопросов с первых лекций бросалась студентам в глаза. Перед ними был не лектор, искусно повторяющий чужие, обработанные и приведенные в порядок мысли, — перед ними был великий мастер, творец глубоких научных идей. Сознание этого невольно укоренялось у каждого, кто наблюдал за Николаем Егоровичем; и во время лекций, и когда он шел погруженный в какие-то глубокие размышления по коридорам университета... и в работе... в лабораториях, и на его научных и популярных докладах — везде ясно чувствовался напряженный пульс научного творчества.
И вот эта напряженность научного творчества, дополняемая глубоким, исчерпывающим знанием предмета, поразительной простотой, геометрической наглядностью, конкретностью и полной ясностью изложения, и делало преподавание Николая Егоровича таким, что оно захватывало слушателей».