Он успел написать только первую фразу, когда раздался этот стук в дверь. Стучали негромко, даже, пожалуй, нерешительно, с некоторой осторожностью, но в то же время настойчиво.
— Войдите! — крикнул Трегубов.
Дверь тихо приотворилась, и в комнату бесшумно вошла женщина. Трегубов сразу узнал ее. Впрочем, в глубине души он уже ждал ее, он чувствовал, что она придет. Должна прийти.
— Здравствуйте, Владимир Сергеевич! — сказала она. — Вот решила зайти… Соседями все-таки были… Старые знакомые, думаю… Не прогоните?
Она говорила с шутливой бойкостью, но все еще стояла возле двери, словно уже жалея, уже казня себя за то, что пришла сюда.
— Да что вы, Клава! — сказал Трегубов. — Я рад вас видеть.
Она все еще колебалась, и он, взяв ее за локоть, провел к столу, усадил.
— Только моему не говорите, что я у вас была. А то ведь съест и косточек не оставит, если узнает…
— Все ясно. Военная тайна, — сказал Трегубов. Он нарочно старался поддержать полушутливый тон. Ему казалось, что так им легче будет разговаривать.
С тех пор как они виделись в последний раз, Клава Афонина несколько расплылась, располнела, но лицо ее по-прежнему сохраняло яркие краски: уж если румянец — так алый, во всю щеку, уж если брови темные — так до смоляной черноты, уж если зубы белые — так словно снег.
— Я ведь о нем пришла с вами поговорить, Владимир Сергеевич…
Она торопилась. Наверно, сказала Афонину, что выскочила на минутку к соседке. А вдруг тот спохватится?
«Он ведь и правда не простит, если узнает», — подумал Трегубов.
И вдруг Клава замолчала.
— Ну что же, я слушаю… — сказал Трегубов. — Да вы не волнуйтесь…
— Вот бежала — казалось, так много надо сказать… А теперь сижу как дура и все слова растеряла, не знаю, с чего начать… Вы только не подумайте, что я защищать его пришла или просить вас о чем-нибудь… Хотя… Почему же и не защитить, если с ним поступают не по справедливости? Правда? Ну, хорошо, ну, характер у человека тяжелый… Тяжелый, верно, я-то это лучше других знаю, раздражительный — все ему не так, все не этак… Но ведь не казнить же человека за характер… Он же, верите, сутками, бывает, из роты не уходит, забежит только домой поесть и обратно в роту, а другие?.. Отработают сколько положено и, глядишь, уже дома… А что, может, ему хоть раз благодарность вышла?.. Ну скажите, Владимир Сергеевич, по совести это?.. Да нет, не говорите сейчас ничего, я понимаю, вы человек здесь новый, вам судить трудно. Да я и правда не защищать его пришла — поверьте мне. Просто душу отвести. Понять хочется: что случилось? Я и сама ведь уже два раза уходить от него хотела, до развода дело доходило. А потом подумаю — и жалко его становится: да как же он один останется!..
Трегубов видел, что она искренна, что она ничего не стремится скрыть от него, и видел, что эта искренность давалась ей без насилия над собой, легко и естественно: она не стыдилась, что говорит о вещах сокровенных. И эта ее жажда исповедаться, это ее желание рассказать Трегубову все без утайки, хотя, казалось, никогда не были они в особенно дружеских отношениях — жена товарища, не больше, — и этот спор с собой, переходы от одного довода к другому, противоположному, и недоумение ее, и растерянность перед тем, как сложилась их с Афониным жизнь, — все это сейчас не казалось Трегубову неожиданным или странным и не унижало Клаву в его глазах. Потому что он чувствовал: все это было выстрадано давно и теперь наконец выхлестнулось наружу.
И опять одну странность отметил про себя Трегубов: всегда, во всяком случае в те времена, когда он познакомился с Клавой Афониной, во времена лейтенантской молодости, он ценил, он превыше всего ставил мужскую солидарность, ничто его так не раздражало, как женское вмешательство в их мужские служебные дела, — теперь же он слушал эту женщину с искренним и глубоким вниманием и испытывал к ней бо́льшую симпатию и бо́льшее сочувствие, нежели к Афонину…
«А впрочем, жизнь всегда оказывается сложнее наших представлений о ней, — думал Трегубов. — Мы невольно стремимся к упрощению, мы не замечаем порой всех косвенных и обратных связей между явлениями, мы сбрасываем их со счета, мы забываем, что все в нашей жизни взаимозависимо… И может быть, Афонин с его неудавшейся жизнью, с его неуживчивостью, с его нелепым характером необходим как некий катализатор, может быть, в этом смысл и оправдание всех его поступков…»