— Ну, видите, Алексей Вадимович? Он отказывается… И родственников у него нет. Пусть только подпишет отказную — и дело с концом!
— Почему это — нет родственников? — приподнял голову бомж. — У меня мать есть… только не здесь… в другом городе…
— Даже если мы ее вызовем, она все равно не успеет приехать, — сказала Татьяна Петровна.
Сам не зная, почему, Сивяков начал раздражаться.
— Вот что, — сказал он. — Давайте-ка мы все помолчим. А Николай пусть еще полежит минут пятнадцать и подумает как следует… Время еще есть.
Встал и вышел в коридор, на ходу доставая сигареты.
Заведующая пришла за ним в курилку:
— Ну, и что будем делать, Леша?
— Пусть больной сам решает…
— Вряд ли он передумает. Да и нам не придется возиться с ним. Вы же сами видели, в каком он состоянии…
— Татьяна Петровна, я все понимаю, но… Если мы его не возьмем, кто еще ему поможет? Или вы не хотите его брать только потому, что у него нет прописки и крыши над головой?
— Страховки у него, между прочим, тоже нет!
— Татьяна Петровна! Дайте спокойно покурить, а?
Заведующая поджала губы и, резко развернувшись, ушла.
Сивяков выкурил одну сигарету, потом — другую.
Вернулся в приемное отделение.
Ни на кого не глядя, подошел к каталке.
Пощупал у бомжа пульс, опять пропальпировал живот, посмотрел язык.
И лишь потом спросил:
— Ну что, Коля, решил?
Вместо ответа на этот вопрос бомж вдруг принялся зачем-то рассказывать о себе, причем весьма многословно. Как он работал шофером, как у него была семья, как его уволили под всеобщее сокращение. Как он потерял всё и почему ему теперь незачем и не для кого жить…
Сивяков рассеянно слушал, качая головой. Ему было ясно, что в данном случае в разговорчивости пациента нет ничего хорошего. Видимо, начинается эйфория, а это верный признак того, что перитонит прогрессирует. Еще немного — и Николая действительно не спасти…
Сивяков поднялся со стула, отвел в сторонку Татьяну Петровну:
— Хлороформ у вас имеется?
— Ну, а как же? А что вы задумали, Алексей?
— Буду его оперировать.
— Без его согласия?!
— Почему — без согласия?
— Ну, он же не сказал, что согласен!
— Но уже и не говорит, что отказывается.
— Так поставьте вопрос в лоб! Да — да, нет — нет…
— Не буду я его спрашивать, Татьяна Петровна. Вы же видите: он не в себе. Не соображает, что несет… Поэтому будем считать, что он — без сознания!
— Ой, Леша, Леша!.. Зачем вы идете на такое нарушение? Он же действительно не хочет больше жить. Так что ж вы за него решаете, жить ему или умереть?
— Татьяна Петровна, я работаю врачом уже пятнадцать лет. И если беспрепятственно дам человеку умереть в моем присутствии, то больше не смогу работать. Это понятно? Всё, давайте вату с хлороформом. Только сильный раствор не делайте, потому что ему еще потребуется алкогольная детоксикация…
Через несколько часов Николай, приведенный усилиями медперсонала из бомжеского состояния в более-менее божеское, лежал на операционном столе и уже не возражал против операции: он потерял сознание еще до наркоза.
Перитонит быстро прогрессировал, и Сивяков знал: еще немного — и экзотического пациента уже не спасти. Время шло на минуты…
Дав последние указания медсестрам, Алексей прошел в умывальную при операционной и принялся мыть руки.
Тут-то с ним и произошло нечто странное, во что он никогда бы не поверил, если бы это не случилось с ним самим.
Едва он намылил руки, как в голове его, перебивая мысли о предстоящей операции, прорезалось абсолютно неподходящее в данный момент слово. Оно повторялось снова и снова, как прилипчивый мотивчик попсовой песенки:
«Антигравитация… Антигравитация… Антигравитация!..»
«Что за ерунда?! — с досадой подумал Сивяков. — При чем здесь какая-то антигравитация?»
И тут же явственно услышал нечто, что никак не могло быть его собственными мыслями:
«Значит, ты слышишь меня? Слышишь?!.. Ну, наконец-то!.. Я так рад, что хоть один человек меня услышал! Боже, как мне повезло!»
Голос, который звучал в голове Сивякова, был тихим, но вполне разборчивым. Самое странное — что он был лишен каких-либо признаков, по которым его можно было бы отнести к голосу чужого человека. Это было именно то, что обычно называется «внутренний голос», когда человек мысленно разговаривает — или притворяется разговаривающим — с самим собой.
«Блин! — мысленно ругнулся Сивяков. — Звуковых галлюцинаций мне сейчас только не хватало!»