Соболевский действительно любил изображатьде-мократа, выходца из народа. Более того, чем он становился богаче и могущественнее, тем сильнее у него прорезался комплекс некоего «отца народа» — простого, быдловатого народа, словно специально созданного для того, чтобы существовать под началом таких умных людей, как он сам. Любил спрашивать обслугу о жизни, о семье, любил сказать тем же телохранителям: «Эх, сейчас бы по стакану, да?» — хотя сам не пил и считал это занятие низким, уделом все того же «быдла». Водителю он выпить не предлагал, но мог сказать по дороге, совсем как свой в доску: «Смотри, какая баба пошла! Платье как стеклянное… Ух, отчаянный народ эти девки, дай только повод раздеться!»
Михалыч знал об этих его штучках, поддакивал хозяину, чтобы сделать приятное, хотя другой раз и не видел никакой девки — ему на дорогу надо смотреть. А куда денешься? Тем более хозяин по-человечески беседует, показывает, что они вроде на равных. Но ведь ежу ясно, что демократия Соболевского однобока. Попробовал бы Михалыч сказать ему: «Смотри, мол, Аркадий Яковлич, какая телка пошла!» — тот, конечно, неприятно удивился бы такому амикошонству и начал бы сурово выговаривать: «Смотри на дорогу! За что я тебе деньги плачу? Ишь ты, телку ему подавай, мудаку старому!» Это в лучшем случае. А скорее всего, попер бы его с работы, на хрен. И конец на этом всякой демократии и всякому там интернационалу…
Но он-то, Михалыч, человек опытный, еще кремлевских возил, все эти штучки знает. А вот охранник у них был, Витя, здоровый мудила, Чечню прошел, а так и не научился соображать, что к чему. Поверил в эту самую «демократию», сунулся к хозяину с какими-то там своими проблемами — и вылетел! И правильно, между прочим! Раз таких простых вещей не понимает… У него же, у Соболевского, голова государственная, ему надо о больших делах думать, а не о том, почему Витину жену на работу не берут или почему тот должен все время сидеть вместо нее с ребенком… Что-то он там говорил — больной он у него, ребенок-то, что ли… По пьянке небось заделал — вот и больной… Раньше бы Витька в профсоюз побежал, а теперь нету его, профсоюза-то… И полетел Витя с работы со свистом…
Вот черт, привязался этот Витя! Михалыч сосредоточился на дороге, удачно миновал пробку в Тропареве, скосился на хозяина. Тот, поняв, что они уже едут по городу, как раз открыл глаза.
— Ну как дома, Михалыч? Все в порядке?
Ишь, словно мысли читает, Копперфильд мамин…
— Всео'кей, — торопливозаверил Михалыч и, решив, что кашу маслом не испортишь, добавил: — Как только, Аркадий Яковлевич, у вас хватает время об всех о нас думать!
— А как же! — тоном «отца народов» откликнулся тот. — Мы ж вместе работаем, правильно? Одна команда. А с тобой-то мы уже почти родственники, а, Михалыч? Ты сколько лет уже у меня?.. Вот тот-то и оно!
«Ага, родственники, — угрюмо подумал Михалыч. — Разных кровей только. И счет в банке маленько разный…»
В приемной его поджидал Завадский.
— Проходи, Кириллыч, — бросил Соболевский, открывая дверь кабинета.
Начальник охраны последовал за ним, вытянувшись в струнку.
— Ну что у тебя?
— Я, Аркадий Яковлевич, по поводу вашего поручения… деликатного свойства, — начал Завадский.
— Ну и?.. — Соболевский явно напрягся.
Напряжешься здесь, когда баба изменяет. И с кем?
С его же протеже. Лично он, Кириллыч, убил бы ее, гадюку. Вернее, убил бы обоих. Но, как известно, сильные мира сего имеют свои слабости. И карающая длань настигает, как правило, не виновников событий, а гонцов, принесших дурные вести… Посему Иван Кириллович начал осторожно, вкрадчиво, дабы не вызвать огонь на себя.
— В номере Калашникова был поставлен «жучок» — так, на всякий случай…
— И что?
— Вот фонограмма, так сказать. — Завадский протянул диктофон.
— Ты ее слушал? — глухим голосом спросил олифах.
— Я… Только по мере служебной необходимости…
— То есть слушал… Проследил, чтобы копий не было?
— Что за вопрос, Аркадий Яковлевич?
— Проследил, я тебя спрашиваю? — зарычал Соболевский.
— Так точно! Утечки быть не может! — вытянулся в струнку бывший полковник ФСБ.
— А теперь оставь мен». И упаси тебя Бог где-нибудь хоть словом обмолвиться…
— Господь с вами, Аркадий Яковлевич. — Бывший член партии истово перекрестился, отступая к выходу.
— Скажи там, чтобы меня не беспокоили. — Соболевский отвернулся, явно ожидая, когда подчиненный покинет кабинет.
Завадский вывалился наконец в приемную, где галдели многочисленные посетители.