Глава 19
Он знал назначение зеркал — через них Шэннон, Фаррелл и прежде всего Фонтана наблюдали за ним, экспериментируя над его психикой с помощью наркотических препаратов, действие которых уже ощущалось: его зрение ухудшилось, во рту появился привкус ржавчины, иногда кружилась голова, донимала сонливость. Чтобы противостоять этим пугающим симптомам, нужно заняться своими упражнениями, только так можно восстановить необходимый приток энергии «чи», если хочешь выжить.
Начал с разминки, помогающей восстановить работоспособность тела. Ощутив боль в мышцах бедер, груди и спины, остался очень доволен — она поможет сбросить сонливость и вернуть остроту мышления, а значит, противостоять воздействию препаратов. Потом проделал серию телодвижений, имитирующих смертельный удар, но в замедленном темпе. Они напоминали скорее балет, танец гармонии и грации, который назывался Сай-Лат — танец цветка. Любопытно, что думали его тюремщики, наблюдая за его действиями?
Время от времени он замирал и сидел на полу, ни о чем не думая, вдыхая всей грудью воздух и резко выдыхая его.
Иногда смотрел на фотографию женщины, которую оставил ему Фонтана, сообщив, что она врач, работает в больнице Белвью, назвал ее адрес. Зачем надо ее убивать? Что-то здесь не так. Может быть, она отвергла домогания Фонтаны? Или стоит на его пути к достижению чего-то, что ему очень нужно. Он — опасный человек. Дэн, конечно, найдет и убьет эту женщину, но вся вина за ее смерть ляжет не на него.
Он смотрел на фотографию и понимал, что в этой женщине есть что-то необычное, она очень привлекательна, но в Нью-Йорке тысячи не менее симпатичных женщин. Во взгляде и посадке головы читались вызов и взрывная сексуальность. «Иди и возьми меня», — говорил этот взгляд, но вместе с тем и предупреждал: «Тебе не завоевать меня, поэтому стоит ли стараться?»
Хорошо, что она врач, знавшая человеческое тело и слабости, которым оно подвержено.
Ему нужно — это важнее всего на свете — найти в ней томительно-печальную, манящую красоту, которую он помнил со времен юности. Вызвав в памяти лицо Байрона, испытал захлестывающее желание и тут же поспешил унять разыгравшееся воображение.
Окружающие принимали их за близнецов, настолько похожи, но его манило самое главное: никто не знал, сколько часов они провели вместе в спальне наверху, открываясь друг другу, сводя друг друга с ума. Взгляды, которыми они обменивались, когда овладевала страсть, говорили им больше, чем все слова. Прикосновения, объятия и соития, следовавшие потом, заканчивались восхитительным экстазом, но сейчас, когда прошли годы, он помнил только взгляд.
Почему Байрон позволил убить себя ударом ножа в живот в одном из салунов Норт-Бича, до сих пор для него оставалось загадкой. Впрочем, ему повезло, что смерть Байрона — неразгаданная загадка. Его пугала разгадка, но правда уже стучала в дверь его сознания: Байрон предпочел смерть, чтобы бежать от него, от своей вечно неутолимой страсти. Самый простой выход, но, уйдя из жизни, он сделал его навсегда заложником своей любви.
Он пойдет к этой женщине и попробует найти в ней Байрона, которого уже много лет ищет во всех людях, но вряд ли найдет. Ее красота совершенно другая, а любовь разве может сравниться с любовью Байрона? В конце концов, опять встретится с тем же, что и в других — неосознанным желанием умереть.
Он уже принял решение: не станет дожидаться, пока тюремщики отправят его к ней. Глупо с их стороны думать, что его поступками смогут повелевать, заставляя выполнить их программу и дать заманить себя в ловушку, которая для него, несомненно, приготовлена. Нет, не так все просто, как им кажется!
Нужно выбраться отсюда, и как можно быстрее: какими бы упражнениями ни истязать свое тело, рано или поздно наступит момент, когда препараты возымеют действие. Он немного знал, какое последствие оказывают они на организм: останутся в его крови еще несколько месяцев после того, как прекратится их прием, могут вызвать понос и запор, сделать движения спазматически-резкими, и едва ли он сумеет нормально ходить, да еще это ранение в ногу! Нельзя больше позволять отравлять свое тело и мозг химикалиями — в противном случае ему уже никогда не восстановить свою «чи».
Сомнений, что одолеет этих двоих, приставленных сторожить, у него не было. Фаррелл, конечно, опаснее другого, и не потому, что у него револьвер: он абсолютно равнодушен к его красоте, а это — самое страшное оружие, чем все его боевые искусства.