– Неужели все так серьезно?
– Да, еще более серьезно, чем я вам докладываю, намного более серьезно. Вот академик Смоленский, я упоминал его фамилию, недавно ушел из жизни. Трагическая смерть, глупая – упал с балкона. Представляете, семидесятилетний мужчина упал и разбился. Это какая же потеря для науки!
– А он что, Смоленский, действительно был большим ученым?
– Да, знаете ли, ему, в отличие от меня, деньги государство выделяло: и наше, и американское. Правда, занимался он тем, что уничтожал то, что сделал сам и другие.
– Не совсем понял, чем таким занимался?
Что уничтожал академик?
– Биологическое оружие – чуму, оспу, лихорадку и самые последние разработки. Потом его переключили на уничтожение химического оружия. У нас же запасов видимо-невидимо, склады ломятся. В свое время, после войны, наделали всего этого и делали, делали, делали… – стуча вилкой по тарелке, Горелов повторял одно и то же слово. Он говорил так долго, что Ренат Ибрагимович даже начал оглядываться по сторонам. – А теперь взялись уничтожать. Но разве можно уничтожить за год, за два, за три то, что делалось пятьдесят лет? Это нереально. И Смоленский это понимал, он говорил, надо десять или двадцать лет, надо миллионы долларов для того, чтобы безболезненно уничтожить все запасы оружия и не потерять при этом научный потенциал, накопленный страной.
– А сам-то он чем занимался до этого?
– Кто?
– Смоленский.
– А-а-а… Борис Исидорович, царство ему небесное, в свое время сделал несколько крупнейших открытий. Лет пятнадцать результаты его исследований были закрыты, засекречены до невозможности. Даже ученые, его коллеги, не знали о том, что сделал Смоленский, не знали ровным счетом ничего и бились как рыба об лед, пытаясь открыть открытое, тратили государственные денежки. А то, что это уже существовало, сделано, спрятано, законсервировано и разрабатывалось, никто даже представить не мог. А Смоленский, царство ему небесное, ходил и смеялся, подкалывал нас. Поэтому его и не любили, когда узнали. Он, конечно, не виноват, железный занавес, понимаете ли, холодная война, враги вокруг… Целые научные институты работали, бились над проблемой, решение которой уже существовало! И ученые не догадывались об этом. Ни наши, ни зарубежные. Естественно, он не мог никому ничего рассказать, но и вести себя так он тоже не имел права. Есть же научная этика. Вот поэтому коллеги-биологи его не любили, считали хитрым, безмерно хитрым.
– Все это очень интересно, Николай Матвеевич. Давайте еще выпьем?
– А что, можно и выпить, – уже немного отрезвев, сказал Горелов. – Запросто!
Появился официант с еще одной бутылкой французского коньяка.
– И кофе, пожалуйста, – попросил Ахмедшин, глядя в лицо официанту.
Вторая бутылочка коньяка и чашечка грамотно приготовленного кофе сделали доктора наук Горелова еще более разговорчивым. Правда, говорил он уже не так связно, иногда терял нить разговора, перескакивал с темы на тему. Ахмедшин слушал своего нового знакомого внимательно, иногда подбадривал его, и речь Горелова лилась бурным потоком.
– Я профан и потому могу задать идиотский вопрос. Вы, Николай Матвеевич, последний из могикан в России, кто еще всерьез занимается вирусами?
– Что вы, есть еще люди, такие же фанаты, как я, сумасшедшие, завернутые. Мы не можем остановиться, работаем и работаем, хотя перспектив нет никаких. Но мой конек не сами вирусы, а среды их обитания. Смоленский меня «заразил» этими исследованиями.
– И кто же они – самоотверженные? – Есть доктор наук Комов – ученик Смоленского. Это, я вам скажу, большой ученый с большой буквы, с заглавной буквы. Он сделал многое и продолжает делать, ему равных, наверное, сейчас нет. – Горелову показалось, что Ахмедшину знакома фамилия «Комов», но тут же он подумал:
«Откуда?»
– Он молод?
– Для большого ученого – молод, ему за пятьдесят. Живет не в Москве, в Новосибирском отделении Академии наук. Оттуда и не выезжает.
– Я думал, секретности советского образца пришел конец.
– Кое-какие правила еще действуют. Большей частью по инерции.
– Вы сами за границей бывали? Выездной?
– О да, – радостно воскликнул ученый, – и не единожды. Симпозиумы, конференции… Но там, как правило, не совсем те вопросы, которыми я занимаюсь вплотную, там проблемы ставятся широко.
– Вас выпускали из страны без особых проблем?
– Это отдельный разговор, как нас выпускали и выпускают.
– И почему вы здесь, а не где-нибудь в Колумбийском университете?
– Стар я уже, – с грустью произнес Горелов, – куда уж мне ехать? Да и знаете, Ренат Ибрагимович, родина – как мать. Больную мать настоящий сын бросить не сможет.
– Хорошо говорите, – произнес Ахмедшин. – Давайте еще выпьем по капельке?
– С удовольствием.
Мужчины выпили. Ахмедшин взглянул на дорогие часы, затем на нового знакомого.
– Да, да, надо спешить. Мне завтра на работу, думаю, и вам.
– Конечно, работа – святое! Мужчины поднялись.
– Расплатиться же надо! – воскликнул Горелов, глядя на стол и хватаясь за бумажник.
– Не волнуйтесь, Николай Матвеевич, это моя проблема, я вас приглашал.
Появился официант, и Ренат Ибрагимович Ахмедшин извлек из портмоне кредитную карточку, подал официанту.
– Только быстро.
– Нет проблем.
Официант вернулся через две минуты, отдал кредитку, и Ренат Ахмедшин, держа под локоть изрядно выпившего ученого, покинул ресторан. Он завез доктора Горелова прямо к дому на черном «БМВ», за рулем которого сидел тот же водитель, что и первого марта за рулем «Мерседеса».
Когда Горелов скрылся в подъезде, Ахмедшин открыл изящный плоский кейс.
– Порядок, – сказал он и, тронув за плечо водителя, коротко бросил:
– А теперь, Тимур, едем домой. Устал я от этого психа.
Ровно в восемь утра мучавшегося от головной боли доктора наук Николая Горелова разбудил настойчивый звонок. Он с трудом добрел до двери, открыл. На пороге стояли двое мужчин в оранжевых форменных комбинезонах.
– Господин Горелов? – спросил молодой мужчина, глядя на помятое лицо ученого.
– Да, это я, – с трудом двигая языком во рту, ответил Горелов.
– Мы приехали забрать ваш автомобиль.
Темно-вишневые «Жигули» во дворе – ваша машина?
– Что? Автомобиль.., забрать? – с недоумением повертел головой доктор наук, с трудом припоминая вчерашний разговор.
– Нам сказали, что вы в курсе.
– Да, это моя машина, но она разбита.
– Вот, вот. Дайте документы, распишитесь вот здесь, – второй мужчина в оранжевом комбинезоне открыл папку и подал ее Горелову. Тот, ничего не понимая, дрожащей рукой поставил подпись. – Мы забираем ваш автомобиль и через три дня его вернем.
– Да, хорошо, – с трудом вспоминая вчерашний вечер, шевелил языком Николай Матвеевич.
Он подбежал к окну кухни и глянул во двор. Его «Жигули» с помятым передом, оторванным бампером и разбитой фарой уже подцепил автопогрузчик. Через пять минут оранжевая машина с мигалками покинула двор, увозя «Жигули».
– Ренат Ибрагимович, – произнес Горелов, наливая стакан воды и дрожащей рукой поднося его к губам.
– Что там, Николай? – спросила супруга.