«Если он Избранный, почему позволил врагу себя похитить? А если он сам и есть враг… об этом даже думать не хочется! Тогда Цеху конец и очень скоро. Можно откупать кладбище и рыть ямы. Сразу на всех. Кладбище бессмертных — звучит странно и страшно, но если Туманов враг, так и будет».
От размышлений Джонатана отвлек новый запах. Приближался кто-то из своих, но шел он почему-то с той стороны, в которую минутой ранее ушел Хамелеон. Джонатан снова вынул пистолет. Особо талантливый враг по определению должен быть и особо хитрым. Что, если он решил обмануть преследователя, усыпить его бдительность, а затем, подавив в своем запахе нотки Хамелеона и оставив лишь «вечную» составляющую, вернуться и уничтожить преследователя?
— Я заждался, — из зарослей выбрался бригадир Островский. — Что ты тут потерял? Ого! А пистолет зачем? У нас аврал?
— А вы зачем сюда забрели? — Джонатан уставился на бригадира с подозрением.
— Моя машина на параллельной аллее, — Островский взглядом указал влево. — Ждал тебя, ждал, потом почему-то забеспокоился и решил вернуться. Напрямую. Так быстрее. Что случилось, Джонатан?
Говорил бригадир искренне, смотрел прямо в глаза и вообще вел себя абсолютно естественно.
— Ничего, — охотник спрятал оружие. — Показалось, что чую врага.
— Показалось? — Островский указал в сторону шоссе: — Туда ушел?
— Вы тоже почуяли?
— Я же говорю — забеспокоился. Ты его спугнул? Думаешь, он приходил за Тумановым? Или снова за сестрой?
— Тот, о ком вы говорите, мертв. Мне только что звонил Федотов. Владимир Храмовников был марионеткой, как и все остальные полукровки, включая Женю. Настоящий враг не он. Как я и предполагал. В смысле — видел в вещем сне.
— Ну, раз братец-хамелеон мертв… получается, так оно и есть, — немного подумав, согласился бригадир. — И кто же этот новый враг?
— Это долго объяснять, Всеволод Семенович… сразу не сформулировать.
— Так, так… — Островский несколько секунд помолчал, потом взял помощника за рукав и кивком указал в направлении невидимой за деревьями машины: — Едем. Мы ведь собирались пообедать? По пути сформулируешь и за обедом спокойно изложишь.
— Вы не все знаете, бригадир. Туманов и девица исчезли, их нет в палате. И я чую, их нет в госпитале.
— Час от часу не легче! — Островский отпустил одежду Джонатана и всплеснул руками. — Ты объявил тревогу?! Где они могут быть?
— Не знаю, но… тревогу объявлять поздно. Надо начинать поиск. Это другой алгоритм.
— Ну, поиск, — Всеволод Семенович согласно кивнул. — Что ты стоишь? Идем в твой мобильный офис! Или ты собираешься руководить ищейками по сотовому?
— Бригадир! — Джонатан твердо посмотрел шефу в глаза. — Вы меня не поняли. Никакие перехваты и прочесывания ничего не дадут. Я же сказал, это непросто объяснить вот так, на ходу.
— Джонатан! — примерно тем же тоном ответил Островский. — Хватит темнить! Я доверяю твоему огромному опыту контрразведчика, но будь любезен, приведи хотя бы один убедительный довод в оправдание твоей пассивности! Почему ты так уверен, что в результате обычного рейда мы не сумеем перехватить нового Хамелеона… или кто там был… короче — врага, и обнаружить спрятавшихся где-то поблизости подопечных? У нас мало бойцов? Или нам не хватит отточенных веками навыков? Ответь, если не трудно!
— Началась новая игра, бригадир. И начал ее кто-то гораздо опаснее Хамелеона.
Бригадир хотел что-то сказать, но осекся и замолчал. Ненадолго, но достаточно, чтобы немного успокоиться.
— Это я уже понял. Тот самый враг из твоего вещего сна, — Островский произнес это с раздражением, но уже не так возмущенно.
— Да, бригадир, — Джонатан замялся. — Наверное.
Бригадир снова взял длительную паузу, затем в голос вздохнул и жестом указал на левое крыло госпиталя, так называемый «пищеблок», в котором, кроме простейшей столовой, располагался еще и небольшой ресторанчик.
— Идем, варяг, выпьем эля для смазки извилин, раз уж нормально пообедать не получается. Здесь, конечно, не лучший ресторан Москвы, сервис постсоветский, но готовят вполне прилично. В процессе, так сказать, и сформулируешь… Но охрану ты все-таки усиль и ориентировку нашим ищейкам дай! Шутка ли — Избранного прохлопали! Совет с нас три шкуры снимет, если Туманов не вернется.
— Да, бригадир, так и сделаю. Но это не поможет, я же говорю. Туманов уже далеко отсюда. И никакие ищейки его не найдут. Идемте, действительно, присядем, и я все объясню. А то мы словно бы об одном говорим, но на разных языках… как англичанин с эскимосом.
Островский смерил Джонатана подозрительным взглядом, но промолчал, хотя в аллегории роль эскимоса отводилась явно ему. Бригадира успокоила ирония Джонатана. Если человек иронизирует, значит, он уверен в своих силах и в том, что все делает верно. Обычно Джонатан принимал решения, лишь будучи полностью уверенным в своей правоте, а потому ошибался исключительно редко, и Островский давно привык к такому подходу подчиненного к делам.
Хранил молчание бригадир и во время обеда, когда Джонатан неспешно, тщательно подбирая слова, изложил ему отчет о событиях последнего получаса и озвучил возникшие в результате вопросы-ответы. Лишь спустя пять минут после того, как помощник умолк, бригадир наконец поднял на него задумчивый взгляд и спросил:
— Ты хочешь сказать, что мы имеем дело с уникальным представителем сразу двух видов? Наполовину Хамелеоном, а наполовину Вечным?
— Получается так, бригадир. Причем в обоих случаях уместна приставка «сверх».
— Это просто невероятно!
— Невероятно, но ничего другого предположить не могу. И если рассуждать без предвзятости, положа руку на сердце, такой метис когда-то должен был появиться. И то, что он обладает не суммой, а произведением способностей двух видов тоже, по-видимому, вполне логично… как говаривал когда-то многоуважаемый Барух: sub specie aeternitatis.
— Ну да, — Островский кивнул. — С точки зрения вечности. В свое время я переводил «Этику». Только Спиноза рассуждал о других вещах, не настолько очевидных и одновременно противоречивых.
— А что вас не устраивает, бригадир? Чем не портрет идеального врага для обеих общин?
— Портрет убедительный, мой друг, не спорю. Но не походит на портрет конкретного подозреваемого. Даже если Туманов обладает описанными тобой качествами, это не повод обвинять его во всех смертных грехах.
— Мне и самому не по душе этот вариант, бригадир.
— В таком случае нам следует договориться, что момент истины наступит, только когда Туманов отыщется, — заключил Островский. — Согласись, его исчезновение из больницы, да еще вместе с Женей, можно расценивать как угодно. Самый благоприятный для нас вариант, если они сбежали, почувствовав приближение Врага. Этот вариант не сулит Цеху дополнительных проблем. Если парочку похитил Враг, это хуже, но тоже поправимо. А вот если Виктор и есть Враг, и его побег — начало новой партии, мы явно проигрываем дебют. И проигрываем сразу с крупным счетом.
— Согласен, бригадир, об этом и беспокоюсь.
— И все же я чувствую, что Туманов не Враг, а жертва, — задумчиво проронил Островский. — Вспомни свой вещий сон. У той Черной скалы он был рядом с нами, угроза исходила от кого-то другого. Ведь так?
— Не совсем, бригадир. Угроза была разлита в воздухе, мы будто бы стояли в центре грозовой тучи, насыщенной враждебностью, словно влагой. Врагом в такой атмосфере мог быть кто угодно. Даже один из нас.
— Ну, это ты перегнул, — Островский неуверенно усмехнулся. — Уж за себя-то мы можем быть спокойны.
— Разве? — Джонатан положил вилку и нож крестом на тарелку и немного ссутулился. — Честно говоря, после всех этих странных событий и превращений: Туманова в Вечного, а потом в Избранного, меня в Смотрителя — и после потери инстинкта гнева у женщины-Хамелеона… я ни в чем не уверен. Если выяснится, что кто-то из нас всегда был наполовину Хамелеоном, но до поры подавлял инстинкты своего альтер эго, я уже не удивлюсь.