Трава на краю летного поля еще зеленая, высокая, от нее покрылись темными мокрыми пятнами казенные остроносые ботинки на шнуровке и даже немного – горчично-желтые штаны, на размер больше положенного. «На вырост», как говорят здесь. Впору форма только тем девочкам, у чьих родителей есть деньги за нее уплатить.
Роса и на траве, и на крыше сарая с досками, и на самом поле – час ранний, только рассвело. А в Институте начались уроки.
Девочки стоят в шеренгу по росту, но даже Климе, самой высокой из них, весь мир кажется сегодня необычайно огромным: и трава вровень с щиколотками, и строгая наставница полетов, и тронутые ржавчиной крепления досок. В эти крепления, кажется, не удастся нормально защелкнуть ботинки: все равно маленькая ножка вывернется.
А особенно огромным кажется это чистое небо, бездонный, холодный, до краев наполненный ветром простор, куда сегодня им предстоит впервые отправиться.
«Ах, мамочка, как же все изменилось за то время, что тебя нет! Посмотри сквозь воду и землю на свою Климку: мне девять, и я уже такая большая, что и представить нельзя. Я не знаю пока, принесу ли людям счастье, как ты говорила, но уже умею постоять за себя. Я могу сделать так, что моих обидчиков исключат отсюда насовсем, а еще нас учили по-взаправдашнему драться. И хотя наставник говорит, что у меня удар слабоват, никто не хочет становиться со мной в пару. Потому что я умею так посмотреть на человека, что у него удар делается еще слабее моего. Я так Выльку на лопатки положила. И Гульку тоже, хотя она вечно нос дерет, потому что благородная. Мамочка, я лучше всех девчонок могу сложить и вычесть, а еще быстрее всех читаю, даже если буковки маленькие. А сегодня, мамочка, я впервые полечу. Мы все впервые полетим и после этого получим право по институтскому обычаю звать друг дружку ласточками».
Что там особенного, в небе? Почему однажды оно заглядывает в глаза и так берет за сердце, что не оторвать? Почему небом начинают жить? Оно голубое, необъятно круглое, с кренделем-облаком в самой середке. В небе живут птицы, солнце, тучи и сквозняки. А по ночам его кучно заселяют звезды. На уроках в Институте рассказывают, что по сильфийской теории звезд не существует, но есть несколько людских гипотез, которые это опровергают.
«Мамочка, я теперь знаю все на свете! Я знаю, что такое «гипотеза» и чем она отличается от «теории». А еще я знаю, зачем нужен Орден, и как хорошо, что он есть на свете. Иначе бы всюду были веды и сплошное беззаконие. Правда, в чем заключается это беззаконие, нам не говорят. И как оно влияет на экономику страны – тоже. Наставникам не нравится, когда я начинаю расспрашивать их об этом. Но ничего, со второго года нас начнут пускать в библиотеку, там-то уж я все сама прочитаю!»
Гулька накануне хвасталась, что когда у них в доме гостили сильфийские родственники, ее несколько раз катали на доске. Но вся спальня сошлась во мнении, что когда катают – это не считается. Надо самой, чтобы лишь ты и доска наедине с небом. Тихая белокурая Арулечка, тоже благородных кровей, поведала, что однажды уже летала сама и по-взаправдашнему, когда отец обсуждал какие-то взрослые дела с приезжим сильфом. Гость оставил доску в прихожей, а четырехлетняя Арулечка на нее залезла и даже расшибла макушку о потолок. Девочки с уважением щупали Арулечкин шрам под белокурыми локонами и жаждали подробностей. Но Арулечка и сама толком не помнила, зная про приключение больше из рассказов родителей.
- Ноги в крепления! – приказывает наставница полетов.
И Климе вместе с остальными девочками становится одновременно страшно и радостно. Вот он, долгожданный миг! Все ближе и ближе.
Движения давным-давно заучены: девочки много тренировались перед первым полетом, зубрили теорию пилотажа, чистили доски, занимались специальной гимнастикой.
Скрип, щелчок.
- Сосредоточьтесь! Учитесь чувствовать, как вас огибает ветер.
Клима очень старается, она хочет быть лучшей в полетах, как на уроках чтения и истории. Но никакой ветер ее не огибает, а под Гулькой, вон, доска уже задрожала. Как ей это удалось?!
- Взлетное движение стопами! Помните, мы учили? Как будто хотите привстать на цыпочки и подпрыгнуть.
Гулька вспархивает ввысь легко и свободно. Следом – Арулечка, Выля и прочие девочки. Клима прыгает и привстает на цыпочки с таким усердием, что по лицу и спине уже струится пот, но не может заставить доску даже вздрогнуть.
- Клима! Что ты копаешься? Давай, на цыпочки и подпрыгнуть.
От злости и обиды начинает жечься комок в горле. Ну почему? Неужели именно ей досталась неисправная доска, которая словно вросла корнями в землю?! Девчонки уже пробуют описывать в воздухе первые пируэты, а эта деревяшка артачится, как соседкин осел!
Наставница подходит к ней и хорошенько пинает доску ногой.
- Лети! – сквозь зубы рычит Клима и подпрыгивает так, что едва не выворачивает себе лодыжки.
Доска вздрагивает и теряет устойчивость, словно ее поставили на катящуюся бочку, облитую маслом.
- Держи равновесие, Ченара! Не заваливайся назад!
«Так это я –лечу?..»
- Нащупай ветер! – из лучших побуждений советует сверху Гулька, но Клима так сердита, что хочет ее прибить. Какой еще ветер? Нет тут никакого ветра!
Перехватывает дыхание, словно земля тянет ее вниз, а небо наоборот, выпихивает из своих владений.
- Ты полетишь, – яростно шипит Клима доске. Таким же тоном она запрещала отцу пьянствовать.
И доска словно подчиняется сильнейшему, признает в ней если не хозяйку, то человека, с которым приходится считаться. Она летит то вправо, то влево, вихляет вниз-вверх, но – летит!
Ветра Клима по-прежнему не чувствует, но движения из уроков гимнастики делают свое дело. Доска понемногу выравнивается и даже догоняет в небе прочие. На лицах у многих девочек – восторг, упоение небом. То самое чувство свободы, когда ветер ласкает волосы, бренчит застежкой-змейкой на куртке и охотно подставляет свою спину, чтобы доска прокатилась по ней.
Климе ветер так и норовит засунуть волосы в рот, пробраться под одежду, застудить щеки и уши, сбросить доску во все воздушные ямы, какие только найдутся. К концу занятия девочка уже мечтает о твердой земле, хотя многие ее одногодницы, кажется, летали бы так вечно.
«Небеса меня невзлюбили, мамочка. Но я еще заставлю их себе покориться!»
И она заставила. Кровью и потом, множество раз падая, но снова и снова поднимая упрямую доску ввысь. К пятому году Клима летала не хуже других, но то, чего Гулька и Арулечка достигали за пару минут, ей приходилось отрабатывать сутками. Ветер нехотя ложился под днище доски, признавая, что по крайней мере до окончания Института ему придется потерпеть.
Но первый раз запоминается навсегда.
Институт принял Климу сразу и безоговорочно, со всеми дверями и коридорами, белоснежными башнями, правилами, науками и даже дразнилками про длинный нос. Институт полюбил ее за острый ум и упорство, за преданность Принамкскому краю, за бессонные ночи в библиотеке и за то, что Клима признала его своим домом.
Небо прежде других распознало избранницу Земли и Воды. И возненавидело за беды, которые обрушатся на головы сильфов, если обда снова добьется власти среди людей.
- Сударыня обда, проснись! Сударыня обда…
Голос продирался сквозь сон, как орденский тяжеловик по бурелому – с трудом, но неумолимо. Клима обреченно перекатилась головой по подушке и буркнула, не открывая глаз:
- Да, благодарю. Ты можешь идти, Ройнес.
Пять часов утра, караулы сменились, и один из солдат разбудил свою обду, как было велено. Клима не знала, каким чудом ей удалось вспомнить его имя. Новых имен теперь было столько, что многие она произносила правильно только благодаря интуиции.
Шатер за ночь успел выстудиться, не спасала даже жаровенка в центре. Клима заставила себя откинуть шерстяное одеяло и, стуча зубами сквозь зевоту, принялась натягивать через голову платье, одновременно нашаривая босой ногой изящные остроносые ботинки. Спать хотелось, как никогда в жизни.