Но вот один из лучей всколыхнулся, изменил направление, на миг блеснув не так, как ему предназначено от природы. Словно поколдовал кто-то.
Череда лучей исказилась, обрисовывая силуэт невидимки. До появления здесь Теньки больше пятнадцати лет, да и человек, неслышно скользящий по коридору, давно оставил пору юношества. Мягкие, но тяжелые шаги были шагами взрослого, а между лучей вырисовывался крупный силуэт. У этого колдуна не водилось при себе еще не изобретенной взрывчатки, но искусство прятаться с помощью своего дара он освоил в совершенстве.
Шаги приблизились к библиотеке. Незримая рука взялась за кованую ручку, и дверь медленно, без единого скрипа приоткрылась. Колдун мысленно порадовался, что в Институте так хорошо следят за состоянием дверных петель, и быстро проскользнул внутрь.
Орден заботился о том, чтобы юные последователи много читали. Поэтому книг в Институтской библиотеке было даже больше положенного. Ряды высоких, битком набитых шкафов тянулись на сколько хватало глаз и таяли в полумраке. На полках, что были пониже и поближе ко входу, царил образцово-показательный порядок: тома корешок к корешку, расставлены по темам и скрупулезно занесены в общий каталог. А вот у самого потолка и на дальних шкафах книги стояли как придется, перепутанные, пыльные и давно не клееные.
«Вся суть Ордена, – с неприязнью подумал колдун, идя вдоль шкафов. – На виду мнимая благопристойность, а зайдешь дальше положенного, оторопь берет. Разве можно так хранить книги?! Впрочем, сейчас мне это на руку…»
Он нарочно дошел до самого дальнего шкафа и поднялся на самую высокую стремянку, морща невидимый нос. В последнюю минуту одолели сомнения: а не зря ли все? Сумеет ли она найти? Какова вероятность, что спустя десятилетие она придет на это самое место и тоже влезет на стремянку?
«Нет, нельзя так думать, – оборвал он себя. – Долой сомнения, ее приведут сюда высшие силы. Все получится».
Да и нет иного выхода. Не тащить же бесценные бумаги через границу, когда орденские ищейки вот-вот сядут ему на хвост. Хорошо было убеждать Цвилю на капище, что с ним ничего не случится…
Сердце болезненно заныло в груди. Как там Цвиля? Справилась ли? Сумела ли отвести подозрения от себя и ребенка? И насколько верным было принятое ею решение?
Колдун достал из-за пазухи тугой неприметный сверток. Раздумывал некоторое время.
«Нельзя оставлять в таком виде. Может привлечь внимание».
Он размотал плотную ткань и бережно положил в самый дальний угол полки стопку старых бумаг, перевязанных синей Цвилиной лентой, которую та подарила на прощание. Чуяла ли, что они больше не увидятся? Как знать, сколько ей доступно теперь…
Надежно замаскировав свое сокровище другими книгами, колдун еле слышно выдохнул. Его дело выполнено, а на все прочее воля высших сил. Описание обд и их дара спрятано здесь, а медный кулон глубоко зарыт в саду, под кустом красной сирени. Колдун поостерегся доверять такую реликвию библиотеке.
Он спустился со стремянки, ощущая внутри все то же усталое, но твердое спокойствие. Теперь – хоть смерть и мука. Жаль только, он не увидит, как стопки бумаг коснутся тонкие девичьи ручки, перевернут первый листок. Он бы не задумываясь отдал весь остаток жизни, чтобы снова поцеловать эти ручки – но не младенческие, а уже взрослые, набравшиеся силы удержать Принамкский край.
Руки новой обды.
«Только бы Цвиля справилась… Успела, смогла…»
Колдун присел на низкую библиотечную скамейку, набираясь сил. Ему предстоял долгий путь через орденские земли, разрушенный Гарлей, села и дремучие леса, где придется запутывать следы, отводить любые подозрения от крошечной деревеньки под Рогульной крепостью. А далее, если повезет, он вернется в родные края, где на западной стороне горизонта видны верхушки гор. Опушкинск, Рыжая крепость – сладкие названия, в них звучат детство и юность. Отец, мать, могила прадеда, и, конечно же, бабушка с ее чудесным «ларчиком», полным древних секретов. Таких же древних, как род, к которому все они принадлежат.
Сидя на скамейке, колдун был мыслями там, у гор. Он представлял, как входит в светлую бабушкину комнату, убранную по-старинному, и, возвращая в ларец крохотный овальный портретик, говорит, что скитания не были напрасны. Он нашел, докричался, провел обряд – сделал то, о чем всю жизнь грезили отец, дед и прадед. То, что много тысяч лет назад сделал первый в их роду, заложив на равнине, посреди войны и смуты, капище высших сил.
Колдун наслаждался тишиной и осознанием совершенного дела.
…Он не дойдет до гор и даже до ведской границы. На окраине Гарлея его настигнут орденцы. Он будет отбиваться до последних сил, но окажется схвачен. Его спросят, не собирал ли он сведения для крупного ведского наступления, а он рассмеется им в лицо, считая сбор сведений сущей ерундой по сравнению с тем, что ему удалось совершить, но о чем его никогда не догадаются спрашивать. Орденцы будут иного мнения, продолжая спрашивать о «ерунде» вновь и вновь, пока однажды, в бреду пыток из него не вырвутся два заветных слова:
«Обда вернулась!»
Потом случится еще тысяча допросов, куда более серьезных, чем прежние. От боли он немного сойдет с ума, утратит способность колдовать, но так и не выдаст ни имени Цвили, ни названия деревни, где она живет.
Он окажется в Институте второй раз в жизни. Но теперь увидит не библиотеку, а темное нутро тесной подвальной комнаты. Погаснет огонек единственной свечи. Допросы кончатся, придут забвение, голод и жажда. Долгое время в нем будут поддерживать жизнь горячие, лихорадочные мысли о доме, родных, бабушкином ларце, Цвиле и, особенно – новой обде. Ему пригрезится, что он стоит рядом с ней на балконе Гарлейского дворца, и ветер треплет золотые знамена с алыми полосами. У обды будет лицо Цвили. Или матери. Она коснется его руки…
Он умрет, судорожно сжав в пальцах восковой огарок, и будет тлеть долгие одиннадцать лет.
А потом его мечта сбудется: рука юной обды возьмет огарок из костяной хватки скелета, слегка мазнув по нему кончиками пальцев. В подвал ворвется грохочущий тяжеловик, и обда вырвется на волю, потому что на ее стороне друзья, союзники и высшие силы.
Орденская разведчица по имени Наргелиса Тим распорядится предать истлевшие кости земле и воде. Она закроется в своем кабинете, ярче разожжет сильфийские лампы и примется перебирать старые листы давнишних допросов. Она пожалеет, что сама в те времена лишь училась в Институте, ничего не зная о тайном узнике. И представит, какие бы вопросы задала сама. Многое можно спросить теперь, когда в ее руках бумаги, портретик и знание, кем на самом деле оказалась новая обда Принамкского края…
Клима проснулась и долго смотрела в темный потолок. Перед глазами все еще стояло лицо Наргелисы, разбирающей бумаги.
- Так значит, – прошептала обда, – это твоей синей лентой были перевязаны мои бумаги, мамочка?..
Окружающий мир горел и расплывался, жестоко дергало раненую ногу – так она мстила за четверо с лишним суток полета на большой высоте, без куртки и утепленных штанов, без нормальных ботинок, с тяжелыми трофеями в руках…
«Получается, я больше не лечу? – вяло подумал Юрген. – Но тогда что со мной? Где я? Все-таки упал с доски и медленно развеиваюсь в какой-нибудь принамкской канаве? Но тогда почему так мягко и жарко?..»
Он с трудом открыл глаза и увидел над собой высокий белый потолок.
«Такой же, как в наших усадьбах!» – мелькнула первая радостная мысль.
Ее догнала вторая, паническая:
«Или как в Институте. Смерчи, неужели все было зря?!»
За изголовьем шевельнулись сквозняки.
- Он очнулся!
Сказано было по-сильфийски. Юрген сощурился и увидел над собой миловидное личико в обрамлении темно-пепельных кудряшек. Сильфида. Причем не старше Рафуши.
- Вы слышите меня? – заботливо спросила обладательница личика. – Как вы себя чувствуете?
- Бывало и лучше, – честно ответил Юрген. – Где я?
- У нас дома. Вы совсем ничего не помните?
Сильф слабо мотнул головой. Последние воспоминания путались, мешались с бредом, наползали одно на другое. То ли он летел… то ли брел… то ли падал…