Когда Юрген, сидя за узким читательским столиком, в десятый раз лихорадочно перелистывал личное дело Дашиной бабушки, отыскивая хоть какую-то зацепку, с которой можно было бы начать продумывание образа для визита, в архив смерчи принесли Костэна Лэя.
— А-а-а, — протянул он голосом, не предвещающим ничего хорошего, — вот ты где! Я его по всему корпусу полдня ищу, Тоню от работы оторвал своими расспросами, а он в архиве прохлаждается!
— Я работаю, — Юра попытался спрятать тонкую брошюрку личного дела с глаз долой, но не тут-то было.
Липка ловко перехватил бумажки, вчитался и съязвил:
— Ну и какое же отношение имеет бабушка Дарьянэ Эр по материнской линии к статистике роста преступности в пограничных лесах? Или ты сейчас примешься меня уверять, что старушка тайком подрабатывает разбойничьей атаманшей?
— Я хочу узнать правду о своей женитьбе! — воскликнул Юра, пытаясь отвоевать личное дело обратно.
Но Липка только спрятал руку с брошюркой за спину, а другой рукой щелкнул подчиненного по лбу. Получилось до обидного звонко, словно в пустую кастрюлю деревянной поварешкой ударили.
— Желание знать правду — это похвально. Но почему это занимает тебя в рабочее время, когда ты обязан выискивать правду не для собственной выгоды, а для государственной? Почему я должен один куковать в кабинете под березой, словно девица из сказки, которая ждет милого с войны? Или мне по корпусам мотаться? Вообще-то, при моем звании окружающие могут расценить такое поведение как первый признак впадения в детство. И вообще, Юрген Эр, для тебя приказы начальства — пустой звук? Ты полагаешь, если у нас дружеские отношения, то можно спокойно улетать из корпуса в рабочее время? И почему ты не встаешь, когда я с тобой разговариваю?! Совсем распустился!
Юра опешил. Таким тоном Липка не говорил с ним никогда. И никогда не заставлял соблюдать субординацию — они оба взвыли бы уже через неделю такой жизни.
— Какая муха тебя укусила?
Липка был зол, раздражен и, казалось, ненавидит себя за все, что сейчас делает.
— Встать, я сказал! Или я и впрямь настолько скверный начальник, который не может ни уследить нормально за подчиненными, ни призвать их к порядку?!
— Да ты об тучу ударился, — разинул рот юноша. — С чего вдруг такие мысли?
На миг ему показалось, что сейчас Липка в лучших традициях воспитания младших по званию проломит стол кулаком, по-командирски рявкнет, за неподчинение сорвет с нерадивого сотрудника погоны и ушлет его под арест. Но тот лишь скривился, как от зубной боли, и молча бросил личное дело на место. Было видно, что агент сам уже ненавидит себя за эту вспышку гнева.
— Костя, — тихо спросил Юрген, — что случилось?
Липка махнул рукой.
— Не обращай внимания. К нам глава корпуса заходил, увидел, что тебя нет на месте, высказал мне, мол, я протеже распускаю. Уже давно не мальчик, а по-прежнему сам должен статистики собирать… — он сел рядом с "протеже", запустил пальцы в волосы, молчал долго, потом проговорил: — Прости, Юрка, столько навалилось сразу, а ты еще и отлучился, ни слова не сказав.
— Сознаю, что поступил безответственно, — покаялся Юра.
— Да ладно, лети ты к этой бабке, как ее там, Фистерии. Может, правда все узнаешь и успокоишься наконец.
— Я только не могу придумать, кем представиться, чтобы войти к ней в доверие, — гроза миновала, так почему бы не спросить совета, когда он так нужен.
— И какие есть варианты? — прищурился Липка.
Юра перечислил. Друг объявил, что он валяет дурака и усложняет простейшую задачу. Надо напрямик назвать себя агентом четырнадцатого корпуса, показать кучу соответствующих бумажек и узнавать все, что пожелаешь.
— А если… — начал было Юрген.
— А если спросит, зачем тебе это надо, скажи — государственная тайна, разглашению не подлежит. Главное, чтобы она не думала, будто показания грозят ей лично или скажутся на родственниках. Да что я тебя учу, ты ведь знаешь тонкости нашей работы.
Уже на пороге архива, когда они почти встали на доски, Юру осенило:
— Липка, ты ведь не из-за разноса главы корпуса так расстроился! Можно подумать, он тебе раньше ничего не говорил — всякий знает, какие у вас сложные отношения. Его слова всего лишь стали последней каплей. Что на самом деле подрезало тебе крылья?