— Но я бы никогда не подумал, что остальные — мои лучшие друзья!
— Благодарю, что так ревностно хранили тайну. Ваша дружба после этого только укрепится. У меня есть для вас задание. Оно может показаться не совсем важным, но поверьте, как верили всегда: важнее того дела, что я поручаю, сейчас нет ничего, даже контрольная по пилотажу имеет меньшее значение. Вы поняли меня?
— Все сделаем, что скажешь, — кивнул за друзей Кезар.
— Знаете Гульку из ласточек девятого года? Кучерявая такая, шустрая.
— Кто ж ее не знает! Такую курицу еще поискать, — фыркнул Нелька.
— Разыщите ее и сделайте так, чтоб она услышала ваш разговор, до последнего слова. Говорить будете о том, будто собираетесь нынешней ночью залезть в сарай на летном поле и стянуть пару вещиц. Но вы очень опасаетесь, что о вашей авантюре проведает помощник директора по летному отделению, ибо если он окажется в сарае этой ночью — конец всему. Нагнетайте обстановку, побольше таинственности и важности, я знаю, Вапра, ты очень хорошо это умеешь. Не затягивайте с выполнением моего задания — чем скорее, тем лучше. Крайний срок — следующая перемена. Все ясно? Замечательно. Я верю, вы меня не подведете.
— Клима, — окликнул Нелька, когда обда уже развернулась, чтобы уйти, — это правда, что сегодня ночью в актовом зале…
— Да. И если вы успешно справитесь с моим поручением, это сильно поможет в организации. Попутного ветра!
Это было одно из сильфийских пожеланий удачи. Оно хорошо прижилось среди воспитанников летного отделения.
Помощник директора по политическому отделению был занят. С утра он позабыл открыть окна, и сейчас горбился в душном кабинете за рабочим столом. Однако помощник директора не замечал духоты и неудобства собственной позы. Он писал Письмо. Но не деловое обращение к начальству, не распоряжения наставникам и даже (о, редкость!) не служебный донос. Послание, занимавшее сейчас всего несколько строчек, было любовным.
«Драгоценная моя, желанная. Мне мучителен каждый миг разлуки с тобой. Мечтаю вновь увидеть твои золотистые локоны, объять губами каждую частичку твоего нежного тела. И наяву мне снятся твои янтарные глаза, которые затягивают мою…»
— Господин помощник директора, можно войти?
В дверях топталась нескладная горбоносая девятигодка. Летчица, судя по форме. Только на летном отделении девочки носят штаны.
— Чего тебе? — не по уставу раздраженно спросил помощник директора. Ему хотелось поскорее вернуться к Письму, а мысли сейчас витали далеко от Институтских стен. В Мавин-Тэлэе ждала ответа благородная, пока незамужняя красавица с «янтарными» глазами. И затягивать это ожидание не следовало.
— Ты меня помнишь? Ты у нас на восьмом году два раза политическое воспитание заменял.
— Не припоминаю. Если это все, немедленно покинь кабинет, я сейчас очень занят.
Огромные глаза непрошеной посетительницы выразили небывалое горе.
— Ах, господин помощник директора, я всего лишь хотела сказать, что ты мой самый любимый наставник, я запомнила те два урока на всю жизнь! И когда узнала, что ты покидаешь нас, решила попрощаться…
— Что за чушь? Я никуда не ухожу.
— Как, тебе не сказали еще? — девчонка прижала ладони к щекам. Было видно, что она вот-вот расплачется. — Только что я спешила на урок. И увидела списки на увольнение, вывешенные, как полагается, на двери кабинета господина заместителя директора. И там было твое имя. Какое горе для меня!..
Помощник директора удивленно приподнял брови. С нынешним заместителем они были лучшими друзьями. И еще сегодня утром тот собирался хлопотать за внеочередную премию для своего товарища. Чушь какая-то, иначе не скажешь. От потрясения помощник даже почти вспомнил фамилию девчонки: Черана или Ченара… А имя вроде на «К». Ее еще наставница истории сильно хвалила. А наставница полетов ругала.
— Ты перепутала, наверное, сдуру. Иди на урок и не забивай себе голову.
Помощнику директора показалось, что девочка странно ухмыльнулась. Но в этот же миг она заревела так жалостно, что все ухмылки были списаны на игру света.
— Я… уйду, — лепетала девчонка сквозь слезы. — А тебя уволят… насовсем… нет, ни за что! Позволь, умоляю, остаться с тобой до конца!..
— Сейчас же прекрати истерику!
— Не могу… не получается… Ах, ох, что же теперь будет… мне так стыдно за себя, господин по…
Рыдала девятигодка противно. Ее и без того малосимпатичное лицо покраснело, скривилось. Другое дело — златокудрая госпожа из Мавин-Тэлэя. Даже от слез краше становится.