— Гы! Думаешь, никто не возьмет?
— Дурочка, — рассмеялся Юрген. — По закону брачный возраст наступает в семнадцать лет. У людей — в четырнадцать. Тебе до любого расти и расти.
Рафуша показательно насупилась. Но долго обижаться не смогла.
— Юрка, ты поговоришь с ними?
— Непременно.
— А потом расскажешь мне?
— Зачем?
— Любопытно же!
— А знаешь, что бывает с маленькими любопытными сильфидами?
— Что? — с вызовом осведомилась Рафуша.
— А вот что! — крикнул Юрген и принялся щекотать сестренку.
Та радостно завизжала и попыталась укусить его. Кто-то пихнул ногой синюю доску, она откатилась к краю крыши, не удержалась и с грохотом приземлилась где-то во дворе. Держа извивающуюся сестру на вытянутых руках, Юра осторожно глянул вниз. Доска, за вычетом пары щепок, уцелела, упав точно в ведро с садовым инвентарем.
— Чего там? — спросила Рафуша, не прекращая показательно брыкаться.
— Ничего страшного. Продолжаем, — Юра подбросил сестру как можно выше, поймал и перевернул вверх тормашками. Рафуша схватила его за ноги и постаралась повалить. Но ей, конечно же, не удалось.
Они провозились на крыше все утро, как в детстве. А потом Рафуша, оседлав белую доску брата, полетела хвастаться ею перед соседскими детьми, а Юрген отправился на допрос подозрева… то есть, на разговор с родителями.
Отец любил проводить первую половину дня в кабинете, и его Юра не стал тревожить. Он разыскал в гостиной маму. Она сидела в кресле и читала какую-то книгу в черной обложке.
— Юрочка! — увидев, кто вошел, мама вскочила, книга полетела на пол.
"Права была Рафуша, что-то нехорошее происходит в нашем доме, — отметил про себя Юрген. — Мама словно прозрачнее стала, седины прибавилось, глаза потухли".
— Я приехал навестить вас.
— Нас? — судя по испуганному тону, мама вообразила, будто сын обиделся настолько, что начал обращаться к ней на "вы". Юра поспешил исправиться:
— Тебя, папу, Рафушу. Прости, что давно не прилетал, дела.
Мама обняла его, порывисто, крепко. Прошептала:
— Это ничего, это правильно. У тебя теперь другая семья, твоя семья. Официально ты даже не считаешься моим сыном…
— Глупейший закон! У людей семьей называются все родичи по крови и даже некоторые близкие друзья. Пожалуй, это единственное, что мне действительно нравится в людях.
— Не говори так. Семья — это муж, жена и их дети, еще не связавшие себя браком. А прочие — бывшая семья. Или никто.
— Тогда вы с папой и Рафуша — моя любимая бывшая семья, — примирительно сказал Юрген.
Они разомкнули объятия и сели в кресла.
— Что ты читала? — спросил Юра.
— Чушь какую-то, — нервно усмехнулась мать, убирая книгу подальше. — Как ты живешь сейчас, Юрочка?
— Нормально.
Мама вдруг посмотрела ему в глаза. Резко, жадно, будто бы моляще.
— Прости меня.
— Тебя? Только тебя, без папы?
— Да. Только меня.
— За женитьбу или еще за что-то?
— Ты — только за женитьбу.
— Может, расскажешь, почему это произошло?
— Нет.
Юра озадаченно потер переносицу.
— Почему — нет? Мама, я уже женат, разводиться по закону можно только спустя десять лет…
— Не смей разводиться.
— …Хорошо. Я женат и не буду ничего менять. Но имею я теперь право знать, отчего вы так со мной поступили?
— Тебя настолько не устраивает жена?
— Не уходи от ответа!
— А ты не смей играть со мной в тайную канцелярию! — прикрикнула мать.
— Прости, — понурился Юрген. — Я не люблю Дарьянэ, а она — меня. Наш союз обоим в тягость, и теперь я просто хочу знать, ради чего все это?
— Я тебе не скажу. Никогда. Если вдруг ты узнаешь правду, то не от меня.
— Почему? — в который раз повторил Юра.
— Потому что ни одна сильфийская мать не расскажет такого своему сыну. Можешь утешиться тем, что своей женитьбой ты спас одну невинную жизнь.
— То есть, во всем виновато проклятие?
Он спросил наугад и очень удивился, увидев, как вздрогнула мама, как затряслись ее руки, до белизны вжавшиеся в подлокотники кресла, как фиолетовые глаза наполнились слезами. Глаза точь в точь такие же, как у него…
— Мама, не плачь, — по-детски прошептал Юра.
— Что еще тебе известно?
— Ну… — одновременно ему хотелось и сказать правду, и с помощью недомолвок вытянуть все остальное. Юра уже склонялся ко второму варианту, когда мама звенящим голосом произнесла:
— Тайная канцелярия сделала из тебя чудовище.
— Я больше ничего не знаю! — сдался юноша. Ему было стыдно. Набросился на собственную мать, как на государственного преступника. — Пожалуйста, не надо слез. Я узнаю правду от кого-нибудь другого. Прости, но иначе я не смогу спокойно жить.