- Клима тут устроит порядок, – отметил Гера.
Ивьяр Напасентала еще раз вздохнул.
- Это детское упрямство ее до добра не доведет, – тихо посулил он. – Надо понимать, что перед ней не кучка крестьян, а образованные люди, которые годами жили, как привыкли. Хорошо бы ей прислушаться к ним и получше разобраться, а не кроить все по своему усмотрению.
- Ты против обды?
- Я против несовершеннолетних девчонок во главе страны, – пояснил Ивьяр. – На сколько ее так хватит? Даже у тебя есть помощники, заместители – она одна. Ее тянут во все стороны, как одеяло. Сейчас она нарешает, потом сорвется от напряжения, устроит истерику, и высшим силам ведомо, чем это кончится.
- Клима не сорвется, – уверенно сказал Гера. – Ты плохо ее знаешь.
- Зато я хорошо знаю наше высшее общество. Сейчас они растеряны, но потом насядут еще круче, и… Словом, жалко девочку. Моя бы воля – еще несколько лет ей подождать, набраться ума и выдержки. Нет же, понесло на войну. Авантюристка…
- И многие у вас такого мнения?
- Хватает.
Гера нахмурился. Слова Ивьяра Напасенталы были похожи на правду, но тогда из общей картины выбивалось другое.
- Не понимаю, как ваш совет решился выслать нам на подмогу войско. Ведь насколько я слышал, «за» проголосовало большинство.
- Слышал он, – Ивьяр вздохнул третий раз, особенно тяжко. – Я тебе по секрету скажу, что было на том совете.
- Может, отойдем за колонну? – Гера оглянулся. Он все еще помнил институтские наставления Климы о тайных разговорах.
- Не смотри так, – Ивьяр усмехнулся. – На самом деле этот «секрет» знают уже почти все.
- И Клима?
- Обда – в первую очередь. Но тоже продолжает делать вид, будто ни о чем не догадывается. Так вот, Гера, тебе великий секрет горцев, который никогда не войдет в летописи и умрет вместе с нами: тогда, на совете, почти все проголосовали «против».
- Но ведь вы пришли…
Ивьяр Напасентала закатал рукав. Рядом со сгибом локтя виднелись следы знака обды – красноватые, чуть припухшие, хотя Гера помнил, что еще зимой под рукой Климы шрамик пропал вовсе.
- Стоило главе совета озвучить итог голосования, мы все ощутили боль, – вкрадчиво сообщил Ивьяр. – Порезы воспалились, у некоторых кровь потекла. Высшие силы дали нам понять, что творится предательство. И мы пришли, – он одернул рукав, расправляя складки на яркой дорогой ткани. – До сих пор иногда побаливает. Уверен, не только у меня. Даю на отсечение эту самую руку, что наша знать лишь поэтому до сих пор не сожрала Климэн Ченару вместе с ее идеями и амбициями.
- Наверное, Клима понимает, – предположил Гера.
- О, еще как понимает, – фыркнул горец невесело. – И, могу тебя заверить, пользуется вовсю. Но – надолго ли?..
Начавшееся в полдень совещание длилось почти до четырех часов. Но когда Гера встретил свою обду у выхода из зала, та не выглядела особенно уставшей. Разве что слегка раздраженной. Гера доложил ей, как идут дела в войсках, что говорят локитские колдуны, которых заставили обучать всех коллег созданию Тенькиных заслонов; о редких перебоях с продовольствием и тому подобном. Вот так, почти на бегу, Гера отчитывался Климе каждый день. Это помогало обде быть в курсе всего и не тратить время на долгие общие заседания.
Обычно Клима выслушивала его и бежала прочь по своим многочисленным делам: на занятия, новые совещания, в свои покои к кипам неразобранных бумаг и еще высшие силы знают куда.
Но сейчас, когда они добрели до оконной ниши и Гера замолчал, девушка никуда не побежала. Она медленно села на широкий каменный подоконник, прислонилась затылком к сухому льду в раме. Коридоры бывшего здания заседаний думы были каменные, как в Институте, но куда более темные и узкие, стены – часто занавешенные полосами ткани, в которой тонули лучи из больших окон.
Солнечный свет был насыщенно-желтым, хотя еще не багряным по-закатному. Белые Климины одежды казались золотыми, а алая пелерина походила на облитую кровью. Обда молча потерла переносицу и закрыла глаза.
Гера остановился рядом, заглядывая ей в лицо.
- Что с тобой?
- Не дождетесь, – усмехнулась Клима, зажмуриваясь еще крепче.
На мгновение Гера застыл, опешив, а потом переспросил:
- О чем ты?
Она посмотрела на него в упор. Взгляд был неожиданно ясным и проницательным.
- Все вы ждете, когда я оступлюсь, и меня раздавит теми делами, которые я уже успела наворотить. Одни боятся этого часа, другие мечтают, что он случится, третьим все равно, лишь бы урвать куш побольше. Объединяет вас одно: никто не сомневается, что это будет. Так вот: не дождетесь.
Это было сказано с болезненным торжеством.
- Но почему ты говоришь это мне? – спросил Гера. – Ты считаешь, что я… тоже? Клима, – он впервые с зимы обратился к ней по имени. – Я больше не твой друг и, наверное, никогда по-настоящему им для тебя не был. Что бы ты ни делала, и как бы ни… удивляли меня некоторые твои дела – я пойду за тобой и буду верить в тебя, даже если ты сама вдруг перестанешь верить, чего я себе представить не могу. Но подлости я не поддержу никогда. Не могу молчать, когда ты идешь против совести. Я умру, пусть даже от твоей руки, но все равно буду тащить тебя от подлых поступков, потому что верю: ты, обда Принамкского края, можешь добиться своего честно. Ведь не для подлости тебе дана эта великая сила, которая ведет нас за тобой и раскрывает запертые двери.
Теперь Клима глядела так, словно впервые его увидела. Она крепко, до белизны переплела пальцы, явно думая о чем-то необходимом, очень серьезном, но постоянно ускользающем. Гера вдруг вспомнил, как всего лет пять назад она точно так же стояла напротив, волнуясь и размышляя. Только на обоих была летная форма, а кругом – не коридоры дома заседаний в ведской столице, а потрепанные стены сарайчика для ортон и инвентаря. «Будешь моей правой рукой», – сказала тогда Клима. Потом помолчала и неуверенно добавила: «Ну и другом тоже».
А эта, повзрослевшая, думала куда дольше, пару раз чуть приоткрывала рот, но смыкала губы снова, прежде чем тихо-тихо попросить:
- Прости меня.
Снова взгляд. В нем нет ни намека на властность и смерть, только неуверенное осознание потаенного, важного. И еще тише:
- Друзья?
Гера ответил, как и тогда, в сарайчике:
- Да, Клима. Что бы ни было.
По тому, как она улыбнулась, можно было понять: не забыла. Наверняка вспоминает сейчас о том же.
Клима потянулась всем телом, сбивая алую пелерину на плечо, и неожиданно призналась:
- У меня занятия только через два часа. Совещаний нет, бумаги кончились. Наверное, это и есть свободное время, но я уже не помню, как с ним быть.
- Тогда пойдем, навестим Теньку, – предложил Гера. – Ты когда у него в последний раз была?
- Давно, – Клима махнула рукой и поправила пелерину. – Он тогда еще не очнулся.
- И с тех пор ни разу не заходила?!
- Опять этот удивленный тон. Я вообще не понимаю, зачем днями просиживать у постели больного, если ты не врач, обреченный с ним возиться. Больные беспомощны и часто не в себе. По мне, лучше дождаться выздоровления.
- Уверяю тебя, Тенька уже полностью в своем уме! Ему ужасно скучно, и он рад любым посетителям. Особенно тебе.
Клима самодовольно улыбнулась и слезла с подоконника.
Тенька и правда чудовищно скучал, на что пожаловался первым делом.
- Это ни крокозябры не интересненько, – сообщил он, когда Гера и дорогая обда пристроились на стульях у кровати. – Мне можно только две вещи: есть и спать. Даже читать нельзя. Да что там читать – думать о чем-то сложнее мозельных аглорифмов! Сидеть нельзя, только полулежать головой на подушке. Больше пяти посетителей в день – нельзя. Больше получаса разговора – нельзя. Считать от нуля до десятков тысяч миллиардов – нельзя. Царапать ногтем по спинке кровати, строить рожи, петь песни, бросаться подушкой, выть на лампу – ничего нельзя! Ну, что вы сидите сиднем, вам-то разговаривать можно! Выкладывайте мне новости!