С одной стороны общежития, вплотную придвинувшись к железной дороге, находилось железнодорожное депо для пригородных поездов. Длинный производственный корпус, когда-то выкрашенный в синий цвет, теперь основательно поблекший, солидно возвышался над местностью. Депо было огорожено высоким бетонным забором. Он создавал ощущение закрытости и недоступности протекающей за ним какой-то особой железнодорожной жизни, воспринимаемой снаружи только как гудки электропоездов, металлические звуки поскрипывающих при движении по рельсам вагонов и частые, торопливые и невнятные, объявления диспетчера, эхом перекликающиеся одновременно из разных частей депо.
С другой стороны общежития, через пустырь напротив, стояли в ряд несколько давно построенных частных домиков, спрятанных в листве привольно разросшихся возле них кленов и тополей. За домами было небольшое, укромное старое кладбище, закрытое зеленью кустов и высокими пышными деревьями, о существовании которого трудно было догадаться из-за густых зарослей. Асфальтированная, в колдобинах дорога начиналась от высоких, темно-зеленых железных ворот депо и шла мимо общежития, кладбища, и в конце упиралась в Волоколамское шоссе.
В стороне от дороги, за общежитием, в линейку стояли два пятиэтажных дома, а потом начинался спуск в овраг, перегороженный плотиной, за которым приютилась маленькая деревушка со сладким названием Малиновка, вытянувшись вдоль склона в сторону Волоколамского шоссе. Открытые, вытоптанные посередине домашним скотом и птицей деревенские дворы, отделенные друг от друга жердяными заборами, как будто в какой-то момент призадумались, спускаться ли им дальше по склону, да так и остались стоять, открытые для всеобщего обозрения с противоположной стороны оврага.
Скорее всего, вам интересно узнать, что привело меня в это уединенное место. Комната в общежитии принадлежала моему товарищу, который играл в регби за команду высшей лиги "Локомотив", но потом его забрали в армию, строить БАМ, а я перебрался на его место. Можно было поселиться в институтском общежитии, но не хотелось - поднадоели временность положения и студенческая суета.
В Нахабино жизнь текла размеренней и спокойней, но в своей сердцевине она всё равно оставалось бесприютной. Я уже давно, сразу после школы, проживал один, и привык обходиться малым, хотя догадывался, что есть и другая жизнь, в которой и душе уютнее, и быт налажен. Но когда ты молод и кажется, что все ещё впереди, то такое положение "перекати-поля" особо не угнетает - надежды закрывают глаза на многие неудобства. Иногда прорежется осознание "легковесности" своего студенческого статуса - как бы увидишь себя и свою неустроенную жизнь со стороны, - но вскоре ненадолго пришедшее прозрение и уходит. Что-то существенно поменять - сложно, и лучше просто не думать об этом.
Для занятий наукой место подходило идеально - глухомань, больше там делать было нечего. Ещё я состоял в сборной спортивного общества "Труд" по академической гребле, и первые два года аспирантуры на деле больше греб, чем предавался научным занятиям. Тренировались интенсивно - при гребле работают девяносто пять процентов мышц, и тренеры заботились о каждой из них.
Мы много занимались тяжелой атлетикой - когда поднимая максимальный вес, когда развивая скоростную выносливость, работая со средними весами. Периодически тренеры устраивали тесты, что всегда вносило оживление в наши тренировочные будни и воспринималось почти как развлечение. В такие тренировки в спортзале царило приподнятое, отчасти даже праздничное настроение. Кто сколько поднял, все на виду. Спортсмены соревнуются друг с другом, стараются перекрыть свои прежние рекорды. Штанга тяжело ухает на помост, железо звенит! Парни здоровые, веса на штанге немалые, хорошо за сто килограммов в каждом движении. Слышны оживленные комментарии, обмен мнениями. После тренировки гребцы, подтрунивания друг над другом, вспоминают забавные моменты: кто-то, желая поднять вес побольше, не приседал до конца, как требовалось; другой, не удержав равновесия, бросил с высоты штангу на помост, произведя неимоверный грохот.
Ещё мы регулярно бегали кроссы, иногда километров по тридцать, после чего обычно ещё часа полтора играли в футбол, но это уже считалось отдыхом, в свое удовольствие, хотя футбольные баталии были жаркие и бескомпромиссные - народ очень быстро увлекался.
Зимой добавлялись лыжные гонки. Чаще - на своей спортивной базе в Серебряном Бору, но нередко выезжали и в другие места - в район Красногорска, в Мытищи, где на хорошо оборудованных лыжных трассах соревновались с другими спортсменами - и гребцами, и лыжниками.
Люблю я все-таки лыжи!
Техника была, и тренировочная зима для меня проходила в каком-то веселом калейдоскопе самых разных лыжных маршрутов - от открытых равнинных, до сплошных крутых подъемов и спусков среди хвойных и смешанных подмосковных лесов, волшебно украшенных искристой, игольчатой изморозью. Но далеко не все разделяли мое пристрастие к лыжным гонкам, так что эти тренировки часто служили поводом к добродушному ворчанию моих товарищей по команде и источником забавных историй, включая многочасовые ночные блуждания в лесу, когда в снегопаде слишком уверенный в себе лидер уводил группу с лыжни.
На Клязьминском водохранилище, куда команда иногда выезжала, при виде заросших берегов возникали знакомые, полузабытые с детства ощущения, немалая часть которого прошла в лодке отца на Иртыше, где мы вылавливали бревна на продажу и для своего отопления, рыбачили, а иногда плавали в магазины за покупками - либо на противоположный правый берег, либо вверх по течению. Казалось, все это было так давно...
Несмотря на спортивные занятия, я все-таки не забывал, что учусь, и находил время для аспирантских дел. Руководствуясь любимой присказкой моего дяди - "курочка по зернышку", - не только удерживался на плаву, но и успешно двигался вперед. Следуя этой народной мудрости, наукой занимался при малейшей возможности, хотя бы и урывками, и в итоге научная работа двигалась совсем неплохо. Для того, чтобы что-то сделать по-человечески, не так нужно время, сколько желание.
Так и шла моя несобытийная жизнь, переплетя в себе два дела. Оба увлекали меня, задавая направление движения и наполняя существование смыслом. Хотя, посмотри кто на меня в то время со стороны, внешне увидел бы довольно заурядную картину.
Вне сезона в будние дни мы тренировались в гребном бассейне, на стрелке Москвы-реки и Водоотводного канала, недалеко от Крымского Моста. Начинали рано. Мне, чтобы вовремя добраться, приходилось подниматься пол-шестого. В темноте, по скрипящему снегу, иду на станцию. Несмотря на свежее утро, а то и откровенный, весьма бодрящий морозец, продолжаю спать на ходу. И только полчаса интенсивной гребли в бассейне, где мы гоняли воду в бетонном кольце, окончательно пробуждают меня.
После тренировки часто отправлялся в Ленинскую библиотеку, занимаясь в её высоких и просторных залах до позднего вечера. Потом - поездка в метро, быстрый переход до платформы, ожидание электрички, которая через темноту заснувшего Подмосковья, изредка оповещая о себе протяжным свистом, через полчаса доставляет меня в Нахабино. В пол-шестого - подъём, и цикл повторяется. Иногда сразу еду в Нахабино, и занимаюсь там, обычно до пол-первого ночи, а потом укладываюсь спать и мгновенно впадаю в бесчувственный и глубокий молодой сон. И так дня четыре подряд. Но потом организм восстает против такого издевательства над свободолюбивой человеческой природой, и требует разнообразия. Ну, а я не противлюсь. В такие дни заканчиваю свои занятия пораньше, часов в пять, и отдыхаю весь вечер. А потом, набравшись снова молодого задора и творческих сил, вхожу, как самолёт в штопор, в очередной свой четырёхдневный цикл, с тем чтобы в последний момент выйти из него, и снова ощутить дыхание жизни и радость её первозданных красок, которые так быстро тускнеют в суете и скоротечье наших дней.