При первой встрече я обмениваюсь рукопожатием, приглашаю человека войти и говорю, что он может сесть там, где ему будет удобно, поясняя, что я сяду за столом, поскольку так мне будет легче делать заметки. Я спрашиваю: «Итак, чем я могу вам помочь?» — и затем слушаю. Если потенциальный клиент общительный, я говорю очень мало. Если же передо мной робкий или заторможенный человек, которому трудно говорить, я задаю много вопросов, помогая ему избежать томительного молчания. Я считаю, что чем больше я могу сделать для снижения тревоги человека, тем лучше. Рассказывать незнакомцу о своих проблемах страшно, и по мере сил я стараюсь облегчить эту задачу. Обычно я делаю подробные записи не только для того, чтобы не забыть важную информацию, но и отвлечься тем самым от собственной тревоги в новой для меня ситуации.
Приблизительно через сорок пять минут я спрашиваю человека, как он себя чувствует, разговаривая со мной, и будет ли ему комфортно работать со мной и дальше. В последние минуты встречи я стараюсь сделать несколько вещей: (1) показать человеку, что я слушала его и сопереживаю его страданиям; (2) оценить реакции на мое понимание его проблем; (3) вселить надежду; (4) договориться о времени регулярных встреч, их продолжительности, оплате, правилах отмены, страховом урегулировании и диагнозе, который будет указан, если это обращение в рамках страхования. Некоторые клинические специалисты дают каждому клиенту информационный лист, в котором указаны основные положения контракта12. Я пока не использую этот метод, но это кажется разумным для внесения ясности и определения ответственности, в особенности если вы работаете с пограничными, психотическими и другими дезорганизованными клиентами. В конце я предлагаю человеку обсудить любые вопросы, перед тем как он решит приступить к терапии, и отвечаю на них, за исключением случаев, когда они кажутся слишком назойливыми. Если в течение часа пациент не смог подробно рассказать о своем прошлом, которое я обычно исследую, я также говорю, что в следующий раз хотела бы собрать более полную информацию о нем, чтобы иметь контекст для понимания его проблем. Далее я раскрою причины, по которым я следую этим правилам.
Интерес к реакции клиента на терапевта
Когда я спрашиваю потенциального пациента о том, как он себя чувствует при общении со мной, я делаю это не только с понятной целью принятия общего решения о дальнейшей совместной работе, но и для того, чтобы показать, что для меня важно, как он воспринимает наши отношения. Это открывает двери для лежащих в основе этих отношений и пока еще незаметных аспектов переноса (например: «Мне достаточно комфортно, что странно, поскольку я думал, что мне будет трудно говорить об этом с авторитетной женщиной»). Кроме того, это настраивает клиента на сотрудничество в ходе терапии, т. е. косвенно подчеркивает, что человек нанял меня, что я хочу сделать свою работу правильно и что он имеет право давать мне оценку и отказаться от моих услуг, если наши отношения не будут позитивными в своей основе.
На мой взгляд, несмотря на возникающие в переносе потребности пациента и нарциссические желания терапевта, терапевтические отношения — по крайней мере, в условиях частной практики, где оказывающий услугу и ее получатель независимы, — по сути взаимны. Пациент заботится обо мне, оплачивая мою работу. Я забочусь о пациенте, стараясь понять и помочь ему. В отличие от друзей, родственников и других людей, которые пытались помочь клиенту, я не ожидаю в ответ эмоциональной поддержки. Таким образом, психотерапия ни в коем случае не является «дружбой за деньги», несмотря на то что критики терапии утверждают именно это (например, Schofield, 1986). В дружбе присутствует обоюдность личного самораскрытия обеих сторон, а также проявление эмоциональной заботы друг о друге и ее принятие. Обоюдность в психотерапии — это получение эмоциональной поддержки и профессиональных знаний в обмен на поддержку финансовую; договоренность, основанная на равенстве людей, а не на равнозначности структур.
Демонстрация понимания
Когда люди приходят на терапию, они обычно боятся осуждения, непонимания или ощущения едва заметного профессионального презрения по отношению к себе. Они часто смущаются и стыдятся своих симптомов, подтверждающих, по их мнению, наличие непонятного и нелепого безумия. В первую очередь я стараюсь донести, что их проблемы не находятся за пределами понимания. Первая сессия — не время для самонадеянных и продуманных интерпретаций, и большей помощью на ней будут примерно такие слова терапевта: «С учетом того, что вы говорили об отце, я понимаю, почему отношения с начальником являются столь сложными для вас», или: «Я обратила внимание, что как раз десять лет назад не стало вашего мужа и, возможно, ваша депрессия является реакцией на эту годовщину», или: «Навязчивые мысли, о которых вы говорите, часто возникают в результате травматического события».