98
Похожие трудности могут возникать у гетеросексуальных терапевтов при работе с геями, лесбиянками и бисексуалами. Несколько психоаналитических авторов недавно выступили с критикой терапевтов-натуралов, которые в работе с молодыми и скрывающими свою сексуальность пациентами были склоны относиться к ним как к людям со спутанной и неразрешенной ориентацией, вместо того чтобы увидеть очевидные доказательства того, что у них преобладает гомосексуальность (например, Frommer, 1995; Lesser, 1995). Другими словами, они становятся соучастниками нежелания пациента признавать печальную правду как потому, что видят в нем больше сходства с собой, чем отличий, так и вследствие желания не сталкиваться со страданиями человека, которому придется оплакать то, что особенности его личности сделают невозможной жизнь по общепринятым меркам. В работе с геями и лесбиянками, сексуальная идентичность которых уже устоялась, и в особенности в терапии с «открытыми» геями и лесбиянками, гетеросексуальные терапевты Глава 3
часто совершают противоположную ошибку. В своем стремлении продемонстрировать отсутствие предубеждений по отношению к гомосексуалам они невольно дают понять клиентам с иной сексуальной ориентацией, что, по их мнению, тем вообще нечего переживать по поводу столь обычного явления, как гомосексуальность. Такая защитная «контргомофобная» установка (McWilliams, 1996) лишает пациентов возможности говорить о страданиях в связи с сексуальной ориентацией или обсуждать трудности из-за принадлежности к социально маргинальной группе. Это также может способствовать дальнейшему отрицанию клиента таких более сложных и печальных последствий его любовной жизни, как повышенный риск СПИДа, опасность преследования и сложности, связанные с желанием иметь детей.
Обычно пациенты думают, что терапевт свободен от жестких ограничений. Частично это связано с реалистичным пониманием того, что терапевт имеет работу, обычно разделяет ценности большинства, не имеет физических недостатков и обычно ведет себя так, что большая часть проблем если и неразрешима, то хотя бы понимаема. Частично это и то, чего бы им хотелось: люди надеются избежать своих переживаний, идентифицируясь с человеком, у которого, как кажется, «есть все, что нужно». Хотя большинству из нас и нравится идеализация, она оборачивается для пациента деморализацией. Таким образом, клинически целесообразно определить способы, из-за которых любой клиент воспринимает себя хуже или ущербнее терапевта, а также исследовать значение этого для человека. Несомненно, это необходимо делать с соблюдением такта, а также с учетом вероятности того, что клиент будет чувствовать себя беззащитным и униженным. При этом важно, чтобы терапевт был открыт для признания того, что есть сферы, в которых его жизнь сложилась лучше, чем у клиента, а также есть сферы, в которых он уступает клиенту.
Личная история
Личная история человека — еще одна явная, но, вероятно, недостаточно ясная составляющая в категории «неизменяемых». Повторюсь, это может показаться слишком очевидным, чтобы заводить отдельный разговор, но все же в психотерапии возникает множество проблем, когда пациенты отказываются признать, что прошлое нельзя изменить и никто не собирается компенсировать им незаслуженные страдания прошлого. Кроме того, сострадание к человеку и ощущение грандиозности, возникающее у терапевта от осознания своей роли, постоянно подталкивает его к мысли, что он в состоянии исправить прошлое — вместо того, чтобы помочь пациентам признать его и продолжать жить дальше. Как женщина, которую плохо кормили в детстве, не сможет исправить нанесенный ее здоровью вред, даже если она будет правильно питаться во взрослом возрасте, так же и человек, подвергавшийся психологическому насилию в детстве, не освободится от оставшихся в его душе шрамов. Однако то, чего они могут достичь, гораздо важнее.
Люди часто пытаются избежать оплакивания событий своего прошлого, отчаянно цепляясь за спасительную идею, что им причитается (defense of entitlement), т. е. им кажется, что раз в прошлом с ними обходились несправедливо, то теперь жизнь (включая терапевта) должна это компенсировать. Временами, в особенности при работе с пациентами с очень тяжелым прошлым, месяцы и годы уходят на то, чтобы они приняли тот факт, что терапия предназначена не для излития постоянных жалоб и попыток заставить других возместить ущерб, а для решения текущих проблем. Терапевты, присоединяющиеся к фантазиям пациентов о том, что преступники должны заплатить за злодеяния прошлого, навлекают тем самым беду. На самом деле, как и Фроули-О’Ди (Frawley-O’Dea, 1996) я бы сказала, что это движение синдрома ложных воспоминаний19, которое тревожит тех, кто работает с последствиями эмоциональных травм, не возникло бы, если бы некоторые терапевты не присоединились к сопротивлению пациентов оплакивать то, что нельзя изменить, и не поощряли преследовать в судебном порядке тех, кто причинил им вред. В юридическом смысле это возможно и справедливо, когда преступники отвечают за свои злодеяния, однако в психотерапии до пациента важно донести понимание, что в их силах изменить собственную жизнь, вне зависимости от того, понесет ли наказание виновный в этом человек. При работе с людьми, которые смогли привлечь к ответственности насильника из их детства и получить от него компенсацию, терапевтов поражает, что, хотя это и подтверждает, что пациент не «сумасшедший», когда он говорит об объективности своих воспоминаний о насилии (важный, но не разделяемый всеми пациентами результат), неожиданного облегчения давних страданий не происходит. Даже если преступник и признался, обычно возникает болезненное депрессивное состояние, поскольку ущерб уже был нанесен и его нельзя отменить. Первой реакцией, возникающей у большинства из нас, когда мы слышим обращенное в прошлое признание вины, — например, когда находящийся в процессе выздоровления отец-алкоголик просит прощения у своего взрослого ребенка за тот вред, который нанесло его пьянство, — будет недовольное «слишком мало, слишком поздно».
19
Синдром ложных воспоминаний (англ, false memory syndrome) — «состояние, при котором личность человека и его отношения определяются воспоминаниями о травматическом прошлом, объективность которых не подтверждается, но в истинности которых человек не сомневается». В качестве доказательства этого синдрома часто приводятся результаты эксперимента американского когнитивного психолога Элизабет Лофтус, в котором треть испытуемых, получивших вместе с описанием истинных событий их детства и одно вымышленное (как они якобы потерялись в супермаркете), впоследствии смогли «вспомнить» и описать последнее как реальное. Это, в частности, привело к многочисленным судебным искам, выигранным пациентами (или их родственниками, которые стали жертвами обвинений этих пациентов), против бывших психологов и психотерапевтов, которых обвиняли в том, что они создавали у пациентов ложные воспоминания о сексуальном насилии и инцесте в детстве (см., например, дело Гари Рэмона [Gary Ramon] 1994 г. и дело Джулиан Меттер [Julian Metter) 2011 г.).