Паттерны отношений, явно отсутствующие в переносе
Опытные терапевты не только исследуют характер отношений, которые повторяются в терапевтической паре, но и стремятся понять, какого рода связи отсутствуют в жизни клиента. По сравнению с оценкой присутствующей системы отношений это более трудная часть диагноза, поскольку для нее требуется глубокое эмпатическое погружение в незаполненные или пустующие области психики пациента, о которых он по определению не может говорить. Недоедавший человек, который вырос на каше, может понимать, что это неправильно, но не иметь и понятия о салате. Важной частью формулирования случая является оценка отношений, которых никогда не было в жизни человека, а также понимание того, как в эмоционально яркой манере донести это до пациента, чтобы он мог отгоревать эту нехватку, и обрести возможности, о которых он раньше и не мечтал. Нельзя сказать, что глубокое эмпатическое понимание именно этой нехватки, а не того, что уже выражено и представляет проблему, до недавнего времени изучалось в большинстве клинических теорий, пока относительно недавно в психологии самости и в интерсубъективном подходе не появились дефицитарные формулировки (например, Kohut, 1977; Stolorow & Lachmann, 1980; Ornstein & Ornstein, 1985; Stolorow, Brandschaft, & Atwood, 1987; Wolf, 1988). Благодаря этому вкладу у терапевтов появилось больше возможностей для понимания тех аспектов эмоциональных потребностей и трудностей своих пациентов, которым ранее не придавалось особого значения.
Мне уже давно кажется, что этиологические теории 1950-х и 1960-х годов, объясняющие многие виды психопатологии нехваткой материнской заботы, возникли на фоне клинической ситуации, которая отражала культурный фон, когда в воспитании детей велико было присутствие матери, но не хватало отца. Другими словами, люди, чьи отцы эмоционально отсутствовали, часто приносят на терапию интернализованные проблемы своих матерей. Пациенты осознавали обиды на своих матерей; чаще всего они не понимали, что, если бы тогда отец присутствовал больше, мать не выглядела бы столь плохой и угрожающей. Они бы не тратили столько сил, чтобы оторваться от нее. Оплакивать грех деяния матери им было легче и реальнее, чем грех недеяния отца. Терапевты также посчитали, что гораздо важнее работать с тем, что переносится, — так, их постоянно воспринимали как мать, поскольку они присутствовали там и были вовлечены, — чем с отсутствующим материалом, а именно с отцовским аспектом переживаний.
Оценивать паттерны отношений, которые не заметны в стиле отношений клиента с терапевтом, не менее важно, чем явно выраженные. Однажды на первой сессии с мужчиной, обратившимся ко мне по поводу депрессии, которая, по его мнению, возникла после тридцати девяти лет, я заметила, как он повторяет уже сказанное. «Мне кажется, вас не всегда внимательно слушали», — сказала я. «Что вы имеете в виду под “слушали”?» — спросил он, саркастически выделив слушали. «Не могу сказать точно, — ответила я, — но вы повторяете мне то, что уже сказали, словно я не придаю этому большого значения. Я подумала, может быть, кто-то из тех, кто воспитывал вас, был растерян или чем-то озабочен, и вы привыкли повторять ему то, что уже сказали». Он ответил: «Вы хотите сказать, что большинство родителей слушают своих детей?» Для него это было в новинку. Любой человек принимает за образец свою родную семью и нередко только став взрослым понимает, чего ему не хватало в семье.
Современные исследователи травмы и диссоциации (например, McFarlane & van der Kolk, 1996) тоже обращают внимание на схожие явления. Несмотря на то, что обычно приковывает внимание в истории людей с ранней травмой — например, сексуальное злоупотребление, жестокое обращение или болезненные медицинские вмешательства, — роль пренебрежения является одним из самых важных аспектов при понимании их психики. То, чего не было в начале их жизни, так же важно, как и то, что было. Практически любой опыт можно сделать нетравмирующим, если провести с ребенком достаточно времени, помогая ему понять и эмоционально переработать произошедшее. Как минимум после двух лет, когда дети уже могут говорить, патогенна чаще всего не сама травма, а стремление семьи справляться с ней, прибегая к минимизации и отрицанию. Во время интервью человека, ставшего жертвой жестокого обращения, описание произошедших с ним ужасных событий может привлечь много внимания. Однако терапевт должен обращать внимание и на то, что отсутствует в описываемой драме: никто не слушал обиженного ребенка, не утешал его, не помогал ему говорить о произошедшем и не рассказывал, как с этим справляться. Для будущих отношений со специалистом это будет иметь большое терапевтическое значение.