Алина Ринатовна была «закупной», что, в общем, среди старожилов было чрезвычайной редкостью. Ещё десять лет тому назад её муж, тот самый молодой и улыбчивый умелец из мастерской дяди Геры, решил, что «хватит на дядю горбатиться» и взял у мамы Нади кредит под будущий хутор. Алина, занятая новорожденными близнецами, против мужа не пошла и, продав дом в Бахчисарае, будущие хуторяне перебрались «за город». Бригада строителей поставила домик, навес для скота, птичник, вырыла погреб и, получив в качестве оплаты ВСЕ деньги из займа, отвалила домой. Муж Алины вцепился в землю как голодный волк в добычу, да и сама женщина, отлично понимая, что всё это делается для её детей, от мужа не отставала. За три года супруги обжились, развели изрядное количество птицы и разбили несколько здоровенных огородов.
А потом пришла беда. Хозяин хутора на поделил охотничью тропу с медведем и с тех пор, вот уже много лет всё хозяйство Алина тянула одна. И надежды повторно выйти замуж у неё не было никакой. С точки зрения немногих Крымских холостяков и молодых парней, приданое у неё было ни к чёрту. Разруха на хуторе, четверо сыновей и, самое главное, огромный долг, камнем висевший у Алины на шее. Пеня за просроченные платежи росла как на дрожжах, а «входить в положение» несчастной женщины мытарь северо-восточного округа и не думал.
— А позавчера за мной Олег Николаевич прислал. Рассказал мне всё и…
Историю женщины Ваня выслушал равнодушно и без всякого интереса, план Степанова был прост, ясен и незамысловат. Простить долг в обмен на пригляд.
«Ну-ну…»
Маляренко прервал рассказ Алины. Интересовало его совсем другое.
— Алька, — Иван всё так же торчал на табуретке посреди зала, не обращая ни малейшего внимания ни на губернатора, ни на остальных мужчин, напряжённо ожидающих его решения, — Алька. Ответь мне — ПОЧЕМУ?
Алина его поняла. Женщина бросила отчаянно-умоляющий взгляд на Степанова, но не встретив сочувствия, ответила.
— Ты, Иван, страшный. И злой. Ты хороший злой человек. Я всегда тебя боялась. И никогда не любила. Мне надо было выжить. Просто выжить, а когда я поняла, что не сдохну, — женщина выпрямилась и принялась чеканить слова, — как собака бездомная, от голода, то я сразу…
— Я понял!
Маляренко кусал губу. Слушать о себе такое было, мягко говоря, неприятно.
«Я злой хороший человек»
— А сейчас? Не боишься?
— Боюсь. Но ещё больше я боюсь каменоломен для своих мальчишек!
В ответ на вопросительный взгляд Ивана, Степанов только поморщился.
— Долг отца на сыновей идёт. Так на Совете решили. Были бы дочери… замуж ушли и всё… Алина бы просто всё бросила, и уехала бы к любой из дочек в приживалки. И нет спроса.
Ваня подивился таким занятным правилам, но промолчал. Серый и Толстый старательно отворачивались и только Лужины внимательно изучали его лицо.
«Бундесбюргеры сраные!»
Умом Маляренко понимал позицию бывших друзей. Быт налажен. Жизнь налажена. Семьи, дети, хозяйство. И всё это можно потерять, если община пойдёт вразнос.
А жизнь, сука, такая штука, что это запросто может произойти.
Иван снова посмотрел на друзей. Серый изучал стол, Юрка — потолок. Сердце Вани обливалось кровью. Как ни крути — это предательство. Самых близких друзей.
Зубы скрипнули.
«Ну что ж за блядство то такое, а?! Сначала я предал девочек, потом потерял семью, детей, теперь вот и их…»
— Ты плохо выглядишь, Маляренко, — Алина прервала молчание, — ты когда ел в последний раз?
Ваня сдулся. Тупой голод и дикая жажда прогнали прочь и злость и разочарование и все мысли.
Пить!
В животе заурчало. На весь сарай.
Есть!
— Степанов, — Алина поднялась с лавки, — где тут еда? Можно, я его покормлю?
Маляренко не заметил, как слопал вторую миску с холодной ушицей. Он сидел за одним столом с мужиками и торопливо, без всякого достоинства метал в рот ложку за ложкой. Напротив, с гигантским облечением в глазах сидели мужики, а рядом, пододвигая, как когда-то давным-давно, лучшие кусочки, устроилась Алина.
— Вот и хорошо, Иван Андреевич, — Юрка утирал пот со лба, — мы так за вас переживали, честное слово!
Из уст пятидесятилетнего плантатора звучало это по-детски смешно.
«Конечно, дорогой, конечно! Сука. Держись от меня подальше… убью»
Контролировать свои чувства Маляренко научился очень хорошо. Глаз не видели ничего. Их буквально заволокло чёрной пеленой обиды и лютой ненависти. На жизнь, на судьбу. На этих, ни в чём не повинных, перед ним лично людей.
— Угу, угу.
Ложка мелькала на тарелкой на останавливаясь.
— А, Степанов! А дом мой? Теперь твой что ли? А денег у меня три ящика было… а то я пустой, как…
Губернатор тоже облегчённо выдохнул. Похоже, Иван, которого он, несмотря на своё нынешнее положение, и боялся, и уважал, решил принять предложение Алины.
— Нет. Дом твой. Теперь горсовет. И банк. Жить там негде теперь. И это… — Степанов смутился, — МУЗЕЙ там теперь. Имени тебя.
«А.У.ЕТЬ!»
Ваня поперхнулся, а Олег набросил ему на плечи свой плащ, натянул капюшон и попросил.
— Посиди тихо с минутку. Надо все дела закончить…
Из-за спин Лужиных Иван отлично видел, как старшина и чернявый ближник Степанова ввели в сарай троих пацанов из группы задержания. Спина Стаса задёргалась, но отец одного из мальчишек молчал.
«Что-то будет!»
— За доблесть и отвагу при задержании…
Степанов вещал, хлопал парней по плечу, обнимал и хвалил, но Иван чувствовал — дело пахнет керосином.
— … в сержанты! И жалую каждому по пять рублей золотом!
Пацанята от восторга забыли дышать, а Серый тихо хмыкнул.
— Щедро.
— Но для того чтобы это всё получить, вам осталось исполнить ещё одно дело…
Лужины, отец и дед, еле слышно застонали.
— Нет.
— Старшина! Бери моих орлов и проконтролируй!
— Есть!
Боевики развернули мальчишек и вытолкали их вон из сарая, а Олег бросил свирепый взгляд на Стаса и процедил.
— Даже не думай.
Только сейчас Маляренко с изумлением обнаружил, что у обоих Лужиных в руках ножи, а сами они были в любую секунду сорваться с места.
— Ты, Стас, сына язык за зубами держать не научил, так что ЭТО — на твоей совести. Теперь я его учить буду.
С улицы раздался мат старшины, глухие удары и жалобные мольбы. Мальчишки повизгивали и, похоже, плакали. Маляренко напряг слух.
— … дядя Изя, мы этого делать не будем! Дядька Серёжа, не надо!
— Берите его я сказал. Ручками. Ручками! Взяли. Таааак. Подняли… вооот. Понесли. Куды, ёпть?! Изя, пни его.
Старшина изгалялся на весь Севастополь. После мата «дядьки» глухое мычание человека, у которого явно во рту был кляп, звучало особенно жутко. Алина заткнула уши, а Иван с любопытством уставился на Олега.
«А он вырос. Окончательно. Босс»
Босс решал его проблему. Решал страшно. Из-за приокрытой двери донеслось.
— Сажай.
Щёлкнул кнут, мальчишки завизжали и…
— Ну вот, молодцы, сержанты!
Станислав Лужин беззвучно зарыдал.
Первыми из сарая ушли Звонарёв и Кузнецов, на прощание пожелав Ивану удачи. На лицах их было нескрываемое облегчение. Следом ушли Лужины. На Степанова они не смотрели, а для Маляренко у отца и сына нашлась лишь пара презрительных, коротких, словно плевки, взглядов.
«А вы что думали? Я один против всех попру? С голой жопой народ на баррикады потащу? Нашли, блять, героя…»
Губернатор сел, подпёр руками голову и закрыл глаза. Было видно, что он нечеловечески устал.
— Устал я, Иван Андреевич. Очень устал.
Степанов открыл глаза.
— Осуждаешь?
— Нет. Ты теперь здесь хозяин и только ты решаешь, что правильно, а что нет.
Бывший Хозяин смотрел на Хозяина нынешнего и откровенно им гордился.
«Урррод. Семью забрал, дом забрал, власть забрал, весь хабар мой присвоил… ах ты поганец!»
— Слушай, Степанов, а ты, твою мать, молодец! Я тебя, Олег, честно признаюсь, ненавижу, но, блин, УВАЖАЮ!