— У вас, товарищ старший лейтенант, ложные представления о чести и достоинстве. Вам нужно поскорее перестраиваться в духе нового времени. Или вы против перестройки? — И он вонзил свой подозрительный взгляд в вытянувшегося по струнке Колесникова, словно пытаясь прочитать его самые сокровенные мысли.
Странный вопрос. Как можно быть против самого себя, ведь объявленный Генеральным секретарем ЦК КПСС Горбачевым курс на кардинальные перемены в жизни страны и общества должен привести к существенному повышению благосостояния и уровня жизни простых людей, всего народа. Правда, отсюда, из Афганистана, трудно судить о реальных переменах к лучшему в городах и селах необъятного СССР, но если верить программе «Время», масштаб преобразований увеличивается с каждым днем от Бреста до Курил. Правда, видимо, не все идет гладко, коль на телевидении появился специальный ежедневный выпуск «Прожектор перестройки», смело и хлестко критикующий старые, отжившие формы и методы хозяйствования на земле, в промышленности, других сферах. Докатилась перестроечная волна и до армии. Да только такие вот хамелеоны, как майор Бодаковский, ее же и дискредитируют бурной имитацией служебной деятельности, показушной борьбой за дисциплину и порядок. Не в политотделе ли кроется источник бумаготворчества и бюрократии, когда уже от ротных требуют наряду с обычной отчетностью о личном составе, технике, вооружении докладывать пофамильно, кто из офицеров, прапорщиков, сержантов и солдат перестроился, а кто плетется в хвосте. Интересно, как, по какой методике это определить и что означает в условиях войны перестроиться? Чаще, чем обычно, рисковать жизнью, действовать в горах без потерь (что возможно лишь в теории) или в пункте постоянной дислокации надо эффектнее щелкать каблуками перед начальством? Колесников душой принял перестройку, поверил в нее. Только как бы из-за таких вот говорунов, как Бодаковский, весь пар не ушел в гудок, а поезд вместо обещанного ускорения не остался стоять на рельсах. Ведь любую, самую здравую идею можно до неузнаваемости извратить, попросту заболтать, так ничего и не сделав для ее воплощения в жизнь.
Бодаковский покинул расположение батальона по-английски, даже не поставив в известность командира, как того требовал служебный этикет. Под мышкой, как драгоценный трофей, он унес темную тетрадку с конспектом бесед с офицерами и прапорщиками. Это были рабочие записи политработника — личные наблюдения, впечатления и оценки, которые при случае легко трансформировались в компрометирующее человека «досье».
Майора Жукова временно, пока шло следствие, командир полка от должности отстранил. А позже пришел приказ о переводе офицера в распоряжение управления кадров Туркестанского военного округа. Больше о нем ничего не слышали. Вот как бывает непредсказуема командирская стезя, на которой оступиться и упасть можно на каждом шагу. Парадокс, но если бы не этот дикий случай, приведший к гибели ротного, Жуков убыл бы на повышение начальником штаба полка в Кабул: готовился уже проект приказа. А может, оно и к лучшему, что война как своего рода фильтр не пропускает наверх откровенных хамов в погонах и циничных карьеристов? Эх, если бы этот фильтр всегда так исправно срабатывал…
Как ни странно, но именно здесь, в колонии, Колесников остро ощутил, что ему не хватает… Афганистана. Точнее, той незримо обволакивавшей тело и душу особой атмосферы, где на правах вечных странников витали легкая, нечаянная радость и тихая, щемящая грусть, где всего было впрок — неприятностей и удач, бесшабашной удали молодости и разумного, просчитанного риска, верной мужской дружбы и чистой, романтической любви к женщине. И все это каким-то непостижимым образом уживалось с ощущением ритмичного пульса войны, с ее неизбежными спутниками: потом, грязью, кровью, опасностью и, кажется, навсегда въевшимся в одежду, кожу запахом пороха. Страшно, неимоверно тяжело было не столько воевать, сколько терять настоящих друзей, которые еще вчера в бою были твоим третьим плечом, частицей твоей плоти, а сегодня в штабной сводке сухо именовались «грузом 200»… Пули, осколки, их убившие, до боли невидимо впились и в твое тело, душу, оставив незаживающие рубцы от ран. Но, несмотря на горечь потерь, на все ужасы и потрясения, физические и психологические сверхнагрузки, изматывающую жару, Колесникова вновь, как магнитом, тянуло на ту, давно закончившуюся войну. Если бы только возможно было, он написал бы десять прошений-рапортов с просьбой отправить его для искупления вины в Афганистан. У кого повернется язык утверждать, что это ограничение свободы менее строгое, чем уже вынесенное по приговору?