— Доложите обстановку! — недовольно потребовала трубка. И, недослушав до конца, беспардонно перебила: — О каком сосредоточении душманов вы говорите?! Они вам померещились со страха. «Духи» давно за перевалом. С рассветом вашей роте нужно быть на высоте 3214.
— Но именно ее «духи» собираются превратить в неприступную крепость. Без артиллерийской подготовки одной роте соваться туда равносильно самоубийству.
— Товарищ капитан, вы боевой офицер или последний трус-паникер? Где ваши высокие морально-волевые качества, партийная сознательность, — сердито выговаривала трубка. — Немедленно выполняйте приказ!
— Товарищ майор, прошу соединить меня с командиром или начальником штаба дивизии, — как можно четче и спокойнее, чувствуя, что внутри все закипает, попросил капитан Колесников.
— Вам меня недостаточно?! — взорвался в нервном крике Бодаковский. — К чертовой матери под трибунал пойдешь, капитан, за невыполнение приказа заместителя командира соединения!
И связь прекратилась. Колесников со злостью выматерился, послав по известному адресу Колобка. «Вот гад, решил в войнушку поиграть, орден себе добыть на чужих костях — не выйдет!» — Колесников и не думал выполнять дурацкий, безответственный приказ, тем более, что он поступил через голову командира дивизии. Ночной штурм укрепленной «духами» высоты привел бы только к одному: у ее подножия полегла бы вся рота, для которой отметка на карте 3214 стала бы братской могилой. На верную смерть вести своих бойцов Колесников категорически отказался. А другой офицер, тот же бывший комбат майор Жуков, бездумно подчинился бы воле старшего по должности и званию, меркантильно рассудив, что война все спишет, а ему еще надо расти по службе. Это трудный нравственный выбор, и каждый делает его сам.
Как и предполагал Колесников, утром злопамятный Бодаковский запустил механизм отстранения его от должности. Что он наговорил комдиву и начштаба, можно только догадываться. Генерал, правда, немного потушил огонь, недовольно буркнув: «Сейчас не время выяснять отношения. Завершится операция, вернемся к вашему рапорту, товарищ Бодаковский». Это было соломоново, устраивающее всех, кроме самого Колобка, решение. Все знали, что через неделю генерал Яковлев убывал в Военную академию Генерального штаба и готовился уже сдавать дивизию сменщику. Ему меньше всего хотелось конфликтовать, разбирать персональное дело какого-то ротного, отстранять его от должности. Казалось, что обстоятельства на стороне Колесникова и факт «неповиновения» замначпо никто всерьез рассматривать не будет. Но Виктор ошибся. Бодаковский настоял на заседании парткомиссии. Ее секретарь подполковник Шевчук лишь на словах оказался принципиальным коммунистом. После обличительной речи Бодаковского он полностью принял его сторону, даже не попытавшись разобраться в сути конфликтной ситуации. И молча проголосовал в унисон с замначпо — за исключение члена КПСС Колесникова из партии. Умело дирижируя общим настроением («Что будет, если каждый командир подразделения перестанет выполнять в боевой обстановке приказы?»), Бодаковский добился-таки своего: большинством голосов парткомиссия исключила его из передового отряда строителей коммунизма. Попытка же возбудить еще и уголовное дело ни к чему не привела. Военный прокурор, в отличие от партийных активистов, провел всестороннюю проверку и не нашел в действиях офицера состава преступления. И.о. начальника политотдела не имел права без согласования с командиром дивизии самостоятельно отдавать боевой приказ. Поэтому и с роты Колесникова не сняли, ограничившись формальным выговором за нетактичное поведение со старшим начальником.
А через три месяца он заменился в… Забайкальский военный округ. На равнозначную должность, хотя некоторые его сверстники уже в начштабах батальона ходили.
И если не суждено Виктору забыть непорядочного Бодаковского, все делавшего для того, чтобы ядовитым поклепом сломать молодому офицеру дальнейшую карьеру, то также навечно в памяти останется и трогательное до слез прощание с ротой. Его бойцы, которым Бодаковский готовил братскую могилу в Пан-Джшере, все без лишних слов понимали. Поэтому когда ротного вызвали на допрос в Военную прокуратуру, они строем пошли вслед за ним. И целый час как на посту стояли под окнами гарнизонной Фемиды, пока офицер не появился на пороге. Как же тронут был он этим знаком солдатского внимания, мужской солидарности! А провожали его так, что не хотелось уезжать, расставаться с этими вчерашними пацанами, на глазах у него повзрослевших, возмужавших. Была бы его воля, он бы каждого наградил, как минимум, медалью, а то и орденом. Все без исключения заслужили, а «дембеля» в особенности. Им по объективным причинам больше риска «на душу населения» досталось. И те же Жарко, Смолячков, Курнев знают об этой войне столько, что впору солдатские мемуары писать. Надежные, проверенные в боях парни. Они настоящие лидеры в коллективе, опора командира. Да, такой роты у него уже никогда не будет — с этой грустной мыслью-откровением капитан Колесников, по-мужски крепко обняв каждого, сел в запыленный полковой «уазик». Через пятнадцать минут тот доставил офицера на аэродром к уже стоявшему на взлетно-посадочной полосе «Ан-12».