Вспомнилась Виктору другая граница — советско-афганская, проходившая в военном аэропорту Тузель на окраине Ташкента. С ее нравами он основательно познакомился, когда летел в отпуск после ранения. Едва сделал с десяток шагов по бетонке, наслаждаясь воздухом Родины и расслабленно-счастливый в общем потоке вошел в здание аэропорта, как тут же к его ногам бросилась… немецкая овчарка. Натасканная на специфический запах наркотиков и взрывчатки, она не делила людей на своих и чужих. Хвостатому стражу границы совершенно безразлично было, кто перед ним: герой-орденоносец, лишь чудом оставшийся в живых, или отсиживающийся в тылу прапорщик, боевой офицер или девчушка, машинистка со штаба, — все подлежали одинаковой проверке. Виктора неприятно удивила такая встреча. Но еще больше задели узаконенное хамство и крохоборство таможенников. Никакие уговоры на них не действовали. Лишняя пара джинсов так же легко конфисковывалась, как и третья бутылка водки в обратном направлении. Когда Виктору после двухчасового стояния в очереди в душном таможенном зале стало плохо, хоть бы кто-нибудь из этого государственного люда посочувствовал, предложил помощь. Все сделали вид, что ничего не произошло. А ведь не с заграничного курорта — с войны возвращались офицеры, ходившие рядом со смертью, слышавшие ее дыхание. Они достойно, не посрамив чести, выполнили опасную работу, гордо именуемую интернациональным долгом, и вправе были рассчитывать если уж не на медь духового оркестра и цветы, то хотя бы на человеческое отношение таможни. Но она безжалостно томила их в своей душной очереди, до последнего оттягивая сладостный миг возвращения к родным и близким, рентгеном просвечивала не только упакованные в чемоданах вещи, но и, кажется, сами души, чуть ли не в каждом видя потенциального контрабандиста, наркоторговца или закоренелого спекулянта. Прошло два десятка лет, зажила на теле боевая рана, а обида на тузельских таможенников крепко осела в памяти.
— Витя, давай я поведу машину, — предложила жена сразу после границы. Он не стал перечить, потому что и впрямь чертовски устал. Глаза прямо слипались, требуя хотя бы кратковременного отдыха и сна. Договорились, что он часик поспит на заднем сиденье, потом снова сядет за руль. Все-таки водительский стаж у Светланы невелик, да и ночью вести машину намного труднее, чем днем.
Света увидела высветившийся в темноте светом фар дорожный указатель, сообщивший о приближении к Бобруйску, от которого до Минска полторы сотни километров. По сравнению с тем, что они с восходом солнца тронулись в путь и оставили за спиной тысячу километров, это уже не расстояние.
… — Витя, «духи» сзади обходят! — этот предупредительный и по сути спасший его крик друга и взводного старшего лейтенанта Сергея Окунева он и сегодня узнал бы среди сотни голосов. Рядом ухнула вражеская граната, прилетевшая откуда-то сверху и сбоку. От ее разящих осколков в последний момент он, спасибо Сереге, успел укрыться за большим камнем. То, что еще вчера у них кончились продукты, было полбеды. Куда трагичнее и страшнее другой дефицит — боеприпасов, которые, несмотря на экономию, на глазах иссякали, а конца бою не было видно. Теперь нет уже никакого сомнения: роту, скорее всего, еще со вчерашнего дня «духи» пасли, ничем не выдавая себя. Они выжидали, основательно готовясь к нападению и выбирая удобное место для этого. Колесников корил себя за то, что поверил тишине гор, которая оказалась столь обманчива и коварна. А ведь должны были насторожить его, уже год воюющего в Афганистане, почти свежие человеческие следы, обнаруженные бдительным узбеком рядовым Джабраиловым на тропе у ручья, где они пополнили опустевшие фляги драгоценной влагой. До ближайшего кишлака, если судить по карте, несколько километров, так что вряд ли оттуда за водой приходили. Значит, это «духи» наследили.
Как по закону подлости, сели аккумуляторы в радиостанции, которую они, как последнюю надежду, берегли от пуль. Может, еще удастся вызвать на подмогу боевые вертолеты. Без них, похоже, уже не обойтись. «Духи», почувствовав свое превосходство в силах и в занимаемой позиции, нагло наседают, уже почти в полный рост атакуют гребень, за которым укрылись остатки роты. Кто легко ранен, продолжает отстреливаться. В отличие от пятерых солдат, неподвижно застывших в неестественных позах, чьи головы устремлены в бесконечное чужое небо и совершенно равнодушных к свисту пуль и отборному русскому мату. Парням, так и не пожившим на свете, не познавшим настоящей любви, уже все равно. Чем закончится бой, спасутся наши, попадут в плен или погибнут все до одного, подоспеют на выручку «вертушки» или так и не прилетят, что напишут в их посмертных наградных и на кладбищенских памятниках, что скажут на поминках родные — парням не дано и не надо это знать. Главное, что они погибли в бою непобежденными, приняв смерть по-христиански достойно. И это видел Бог, друзья и враги.