Его новые товарищи были, в общем-то, похожи на его прежних одноклассников. Они тоже были разными, озорными и серьезными, веселыми и сосредоточенными, маленькими и большими. Они любили учиться, но в перерывах между уроками самозабвенно играли в снежки и в прятки.
Но кое-что отличало их от мальчиков из Петах-Тиквы. Он вначале не мог понять, что именно, и это его настораживало и занимало.
Нельзя было сказать, что они были в целом серьезнее. Нет, они любили игры и подшучивания друг над другом не меньше, чем его прежние приятели. Не были они и более грустными – они умели веселиться точно так же, как и израильские дети. И уж точно их нельзя было назвать более ограниченными, — их кругозору могли позавидовать многие в его прежней школе.
Однажды, когда серым зимним утром в синагоге обнаружился странник, пришедший издалека, и люди, столпившись вокруг, хмурясь, слушали его рассказ, до Ицика донеслось слово «погром». И, вглядевшись в лица взрослых и детей, своих соучеников, он понял наконец, что именно присутствовало здесь – из тех явлений, которые в прежней его школе, в прежней жизни были ему незнакомы.
Здесь жил страх.
В тот день, садясь в классе на свое рабочее место, он взял тетрадку и долго не мог сосредоточиться на словах учителя. Он думал о том, должен ли он тоже бояться. И знает ли мама о том, что здесь страшно. Он вспомнил вдруг, совсем не к месту, казалось бы, как прошлым летом его брат Йонатан пришел домой ночью, и его одежда была очень грязной. Он бросил на пол рюкзак, весь обвязанный запачканными оранжевыми ленточками. Пока Йони ехал домой, мама почти все время говорила с ним по телефону, поэтому сейчас она просто села рядом и ничего ему не сказала. Мамины глаза были заплаканы, потому что весь вечер она смотрела по телевизору передачу в прямом эфире о разгроме поселений Гуш-Катифа. Ицик знал, что Йони приехал оттуда. Его старший брат, который, собственно, был ненамного его старше, посмотрел на них очень серьезно и произнес: «Мама, это был погром». И Ицик тогда не испугался этого слова. Он тоже смотрел телевизор вместе с мамой, и тоже почти плакал. Ему было очень горько. Но страшно ему тогда не было.
Ицик взял себя в руки и открыл, наконец, тетрадку, полюбовавшись прежде на ее обложку – он делал это часто, поскольку сам не мог поверить в то, что там было написано. И на этот раз, как всегда, надпись на обложке его тетрадки его успокоила и подняла ему настроение.
«Ицхак-Мордехай бен Барух Рогов», значилось там, а чуть ниже стояла дата. Эта дата сообщала о том, что тетрадка заведена за триста лет до того дня, когда указанный Ицхак-Мордехай бен Барух Рогов появился на свет в родильном отделении больницы Бейлинсон города Петах-Тиква.
Братья
Йони теперь довольно редко виделся с братом – тот приезжал даже не на каждые выходные. Ицик, который ухитрился прогулять столько уроков, что его едва не определили в закрытый интернат, в результате оказался в какой-то очень крутой школе, которая тоже была ешивой, как и его собственная школа. Младший брат приезжал домой редко и рассказывал какие-то совсем уж запредельные вещи, в которые Йони, конечно же, не верил. Но из его рассказов следовало, что братишка, видимо, оказался в лапах хасидов, скорее всего хабадников. Йони, вообще-то, не имел ничего против хабадников. У них дома в гостиной давно уже висел портрет любавичского ребе, — это мама постаралась. Мама хабадников очень любила.
Но Йони был нацелен в будущее. Это будущее строилось на иудейских и самарийских холмах. А Ицик все рассказывает про какие-то местечки, принадлежащие прошлому, в одном из которых якобы находится его школа…
Ну и ладно, думал Йони. Ну и что, что у них такая нестандартная семья. Наверно, так получается потому, что папа живет отдельно. А мама с двумя мальчиками, каждый из которых еще в детстве тянул в свою сторону, хоть она и сжимала отчаянно их ладошки, не смогла сама привести их всех под кров одной определенной общины. Наверно, это даже лучше, философствовал дальше Йони. Зато они свободны и сами делают свой выбор. Ведь они с Ициком остаются братьями и по-прежнему любят друг друга, хоть судьба и развела их по разным, совсем-совсем разным школам.
Но однажды Йони выяснил, что Ицик, его брат, именно теперь по-настоящему нуждается в нем. Три дня назад младший братишка приехал из своей школы домой на субботу и сразу предложил Йони пойти погулять. Едва они вышли из дому, Йони сообразил, что ему предлагается не игра в баскетбол на площадке неподалеку, а серьезный разговор. Ицик был взволнован. Еще дома его старший брат обратил внимание, что он пытается через силу шутить, чтобы скрыть от мамы свое настроение.
По дороге на баскетбольную площадку, куда они по привычке направились, младший брат резко остановился и произнес:
— Йонатан, мне, то есть, нам нужна твоя помощь.
…Йони, как уже говорилось, отказывался верить тому, что рассказывал ему о своей школе младший брат. Он считал, что между ними установлен молчаливый договор – Ицик утверждает, что его школа находится в прошлом времени, а Йони делает вид, что принимает эту игру. Он надеялся, что Ицик не рассчитывает на то, что он ему поверит, и позволял брату гнуть свою линию, хоть и переходил во время разговоров об Ицикиной школе на немного ироничный тон. В остальном же разговор велся совершенно серьезно.
Из того, что он услышал от Ицика в этот день, он решил полностью принять на веру канву событий, о которых рассказал брат. То, что случилось там, где Ицик учится – это, конечно же, правда. Где находится это «там», он решил по-прежнему не уточнять.
Вот что он услышал. Учитель Ицика рассказал своему классу, что в местечке (ага, конечно, в местечке, подумал Йони), где находится школа, может произойти погром. Погром назначен на начало следующей недели. Маме ни в коем случае не надо ничего об этом знать. Конечно же, о том, чтобы прогулять или заболеть и не вернуться в воскресенье в школу, речь не идет. Ицик будет там, вместе со всеми своими новыми друзьями. Учитель сказал, что они должны будут собраться в синагоге. Обычно, когда ждут погрома, жители всего местечка собираются в синагоге и молятся в надежде изменить свою участь. То же самое они все собираются сделать и в это воскресенье.
— Учитель рассказал нам на уроке о правилах, о том, как можно наверняка отменить погром. Он сказал, что для этого необходима молитва миньяна, целиком состоящего…
— …из вернувшихся к традициям и раскаявшихся в грехах, — закончил Йони его фразу.
— Ты тоже это учил, да? – обрадовался Ицик.
— Нет, не учил, просто слышал однажды, — ответил брат. И задумался.
Он очень испугался за Ицика. При этом, он понимал, что отговаривать его ехать в воскресенье в школу бесполезно. Так же как бесполезно было отговаривать его самого ехать летом в Неве-Дкалим.
Но он чувствовал, что на этот раз опасность, грозящая его младшему брату, была слишком серьезной. Речь шла о жизни и смерти. Потому что погром, который готовился на этот раз, там, в этом таинственном месте, где расположена школа брата, был самым настоящим погромом, который собирались совершить враги, не «свои», внутренние враги, а враг внешний, врывающийся в дома и синагоги с факелами и поджигающий все вокруг. И убивающий. По-настоящему.
— Ты хочешь, чтобы я организовал такой миньян, верно? – спросил он.
— Ну да, — ответил Ицик. – Потому что где же я сам смогу взять сразу десять раскаявшихся и вернувшихся. У нас там, конечно, хватает грешников, но все же все жители деревни всегда в основном соблюдали традиции. А у тебя в классе как раз сплошные «вернувшиеся».
Ицик был прав. Йони ничего не стоило собрать нужный миньян. Он мог просто попросить десять человек из своего класса помолиться вместе с ним. Ведь абсолютно все они только совсем-совсем недавно начали соблюдать традиции.