- Ну как ты, родная? Настроение, самочувствие?
- Все прекрасно, спасибо за заботу, княже! - я надеялась, что, он все-таки сможет разобрать тот невнятный хрип, в который превратился мой сорванный голос, и порадоваться за меня.
- Мне передали, ты все еще упорствуешь в своих заблуждениях, а у меня уже кончается время. Войска давно готовы к удару, и для того чтобы отдать приказ о начале боевых действий мне не хватает только самой капельки твоей искренности. Не могу же я, в самом деле, вслепую лезть в место, о котором могу узнать от тебя все, что мне нужно.
- Мне прямо даже неловко, что я невольно стала причиной стольких затруднений, княже, но я действительно ни чем не могу тебе помочь.
- Собственно, я зашел предупредить тебя, солнышко, что с сегодняшнего вечера ты пересекаешь точку невозвращения.
- Поясни?
- Если ты еще не заметила, до этой поры все причиненные тебе повреждения, носили обратимый характер. Но так не может продолжаться вечно, особенно с учетом того, что я сказал тебе выше. Поэтому теперь, как не жаль мне так поступать с тобой, моя хорошая, но я буду вынужден приказать своим людям воздействовать на тебя несколько, э-э, более радикальным способом.
- Что? Твои мясники теперь меня живьем на части будут резать, что ли?
- Да, в общем, и это тоже.
- Дядя Эрик, скажи, ведь твоя любовь ко мне не уменьшится от того, что меня самой станет меньше? – я попыталась улыбнуться разбитыми в кровь губами.
Эрик невольно сглотнул и изменился в лице, но быстро опомнился и, вернув себе самоуверенный вид, натужно хохотнул.
- Похоже, с тобой все еще бесполезно говорить о чем-нибудь серьезном. Но уверяю тебя, это ненадолго.
Я постаралась изобразить пожатие плечами, насколько это позволяло мое положение.
- Говорят, ты все время кричишь что-то непонятное. Что означает «бер»?
- Это имя.
- Чье?
- Того, кого ты однажды сделаешь самым счастливым на свете.
- И каким же интересно образом?
- Просто попавшись ему.
Князь бросил на меня яростный взгляд и торопливо вышел за дверь.
Я так и осталась висеть на крюке безвольной тушей. Начала раскачиваться, пыталась чуть-чуть подтянуться, чтобы хоть немного изменить положение изнывающих мышц, подвывая от боли и усилий. В конце концов, у меня впереди еще целая ночь, возможно, самая последняя, и мои руки, ноги, пальцы, глаза, уши и что там еще у меня есть, пока еще все при мне. Есть чему порадоваться.
Но радость моя оказалась несколько преждевременной, поскольку через пару часов нагрянули уже знакомые мне мастера заплечных дел, видимо, слегка перекусившие и отдохнувшие перед ночной сменой. Похоже, Эрик действительно торопился.
Они много чего успели проделать в качестве разминки, но самый отчаянный ужас охватил меня, когда заржавленные щипцы приблизились к моим беззащитным босым ногам. Хруст, щелчок, дикая боль – вот и нет мизинца. Струйкой брызнула кровь, рану тут же прижгли раскаленным железом, а я хрипло завывала, захлебываясь кашлем.
- Бер! БЕР! ГДЕ ТЫ?!
И другой палец постигла та же участь. Даже не думала, что у меня осталось еще достаточно сил, чтобы ТАК орать.
Оглушенная болью и собственными воплями я не особенно прислушивалась к тому, что происходило вокруг, но даже в моем положении было трудно не обратить внимания на входную дверь, вылетевшую из дверного проема и расколовшуюся об пол.
- Я здесь!
Бер выскочил из темного дверного проема весь забрызганный кровью, злой как черт и, не говоря худого слова, за доли секунды учинил жестокую, кровавую расправу. Главный палач был разрублен одним ударом от левой ключицы до правого бока. Дознаватель тонко визжал, тупо глядя на хлещущие кровью обрубки своих рук. Один из помощников палача пытался собрать обратно в живот свои вываленные на пол внутренности, а тот, который примерялся отхватить мне оставшиеся пальцы, дергаясь, повис, пригвожденный концами своих щипцов к каменной стене.
Бер кинулся ко мне, торопливо снял с крюка и освободил мои руки, но они совершенно не слушались, я никак не могла дотронуться до него, до лица, залитого чужой кровью, одновременно жуткого и прекрасного, как у падшего ангела, самого дорогого и желанного на свете. И это просто убивало меня. Я пыталась прижаться к нему, но мои ноги были, словно чужие, и только вероломно подкашивались, взрываясь болью от потерянных пальцев. Он осторожно подхватил меня на руки, встревожено осмотрел, и его лицо перекосилось от горя и злости.
- Похоже, я только что проявил совершенно непростительное милосердие, - он метнул задумчивый и голодный взгляд на разбросанные по камере части тел, перемежаемые их бьющимися в агонии владельцами.