Короче, к семи часам вечера я должен был явица в тот клуб. Прибегаю, смотрю — двое-трое парней подключают апаратуру, но ни Дженни, ни банджоиста не видать. Поболтавшись без дела в зале, вышел я на стоянку проветрица. Смотрю — машина Дженни припаркована, стало быть, только что приехала.
Все стекла у машины запотели, внутрь не заглянуть. Ох, думаю, не иначе как у ней окна и двери заклинило, а вдруг она едовитыми выхлопами отравица? Рванул дверь — открылась. И сразу свет зажегся.
Она там: разлеглась на заднем сиденье, верх платья спущен, подол задран. А банджоист ее с верху придавил. Дженни меня увидела, раскричалась, руками замахала, как тогда в киношке, а я подумал, что ее насильно затолкали в машину, схватил банджоиста за рубаху, потому как ничего другого на нем не было, и оторвал от Дженни.
Ну, даже распоследний идиот догадаеца, что я, как всегда, облажался. Боже милостивый, что там началось. Он меня материт, Дженни меня материт, а сама пытаеца лиф в верх подтянуть, а подол в низ одернуть. Потом говорит: «Ну, Форрест, это переходит все гранитцы!» — и увеялась. Этот перец подхватил свое банджо и тоже отвалил.
Вобщем, тот случай показал, что в фолк-групе я лишний, а потому мне оставалось только вернуца в подвал. Я так и не понял, что конкретно происходило в машине, но Бубба в тот вечер заметил в подвале свет, спустился ко мне и, услышав мой расказ, доходчиво обьеснил:
— Пойми, Форрест: они просто занимались любовью!
Может, я рано или поздно сам бы собразил, что к чему, но если чесно, не хотел этого знать. Хотя мужчине иногда не вредно посмотреть в лицо фактам.
Наверно, хорошо, что футбол не оставлял мне свободного времени, посколько настроение у меня было самое паршивое, зная, что Дженни занимаеца такими делишками с банджоистом, а мою кандидатуру, скорей всего, даже не рассматривает. Зато в том сезоне наша команда не знала порожений, и нам прецтояло встретица в финале студенческого первенства с кукурузниками из Небраски на стадионе Апельсинового кубка. Игра против команд из северных штатов каждый раз вырастала в целое дело, посколько в них играли цветные, что повергало в шок кой-кого из наших, да хотя бы моего бывшего соседа по комнате, Кертиса, при том что я сам, например, совершенно не возрожал, так как все цветные, с кем я сталкивался по жизни, относились ко мне лучше, чем белые.
Короче, приехали мы в Майами на Апельсиновый кубок, наступило время матча, и у нас начался не большой мандраж. В раздевалку зашел тренер Брайант, но особо не распинался, а просто сказал, что ради победы типо нужно выложица по полной, нас выпустили на поле и произвели вбрасывание. Мяч полетел на меня, я поймал его на лету и рванул прямиком на кодлу чернокожих и белых быков-кукурузников, из которых каждый весил не менее двухсот кило.
Так повторялось раз заразом. После первого периода счет был 28: 7 не в нашу пользу, и мы, конечно, приуныли. Тренер Брайант опять пришел в раздевалку, головой качает, как будто на перед зная, что мы его подведем. А потом начал что-то чертить мелом на доске, инкрустировать нашего квотербека Змея и некоторых других парней, после чего выкликнул мою фамилию, чтобы выйти со мной в коридор.
— Форрест, — говорит, — с этой байдой пора кончать. — Лицо у него вровень с моим, дыхание мне щеки жгет. — Форрест, — повторяет, — весь год мы с тобой тайно отрабатывали схеммы розыгрышей, и ты был на высоте. Сейчас, во втором периоде, мы должны применить все эти приемы против гадов-кукурузников, и пусть они так обалдеют, чтоб у них «ракушки» до щиколоток отвисли. Вся надежда на тебя, мальчик мой, действуй, беги, как от хищного зверя.