Уточни-ка, парень, про неуточненного деловара — имя, фамилия, адрес, фирма. Тебя самого как звать-то, парень?
— Петя.
— Петя. Дальше?
— Ну, Сидоров.
А то! Петя Сидоров. Сидор Иванов. Ваня Петров. Дурака будем валять, несгибаемого партизана из себя корчить? Или развяжем язык подобру-поздорову?
Развязывать языки — тонкое искусство.
Выколачивать показания — невелика мудрость, а точнее, велика глупость. Ударил допрашиваемого и считай проиграл — у того страх потерян. Еще хочешь?! Не хочет, само собой, но ему теперь не так страшно. Болезненно, само собой, но не так страшно. Пугает неизвестность, а лишняя зуботычина — всего-то лишняя зуботычина. Количество не переходит в качество. Психологически «собеседник» готов терпеть: мол, это мы уже проходили.
Вынудить к откровенности, не прикладая рук, — поди попробуй. Задушевные монологи о светлом будущем после чистосердечного раскаяния, полностью искупающего темное прошлое, — книжно-киношная деза. Монологи такого пошиба и останутся монологами — на ответную речь «собеседника» не рассчитывай. Другое дело — напустить жути в том же монологе, избегая голосовых форсажей и ненормативной лексики. При этом весьма полезно заняться чем-нибудь для себя обыденным, но для противной стороны загадочным.
Вот Къура Даккашев. Кремень. Сколько по нему ни колоти, разве что искру высечешь — во взгляде исподлобья: сжег бы вас всех, урусов! Не вышло «Молотов-коктейлем», гранатометом «Шмель» не вышло — так хоть взглядом!
Мемуар. Къуру питерский ОМОН прихватил попутно, выбираясь из общежития к правительственному комплексу в Грозном.
Выбирались всю ночь группами по шесть-восемь бойцов разными маршрутами. Сложнее всего было последним — артприкрытие иссякло, а боевики под утро сообразили: что-то не то!
Ястреб-Къура и его м-м… сподвижники засекли группу и высыпали из дома напротив. Пока федералы вели огонь, вызванный омоновцами на себя, «ястребки» носа своего крючковатого не высовывали, палили в черный свет, как в копеечку, боезапас расходовали впустую. А тут затишье, и глядь — враг бежит, бежит, бежит! Догоним! И перегоним!
Никто никуда не бежит, зверушки! Просто ОМОН базировался в общежитии и расценил ситуацию, не паникуя, но трезво мысля: пора перебазироваться, перевыбазироваться! Драпать, сверкая пятками, и менять место дислокации — почувствуйте разницу.
«Ястребки» почувствовали разницу. Полдюжины зверушек полегло в пыль. А Къуре просто досталось по башке, и он обмяк.
— Юзон! Добей!
— Зачем? Возьмем с собой. Потом обменяем на наших.
— Тоже верно. Берись. Доволочем сволочь?
— Легко!
Оказалось тяжело. В Къуре пудов шесть. Ладно хоть не дрыгался. Куда ему дрыгаться после того, как Юзон приголубил. Приемчики он, Къура, будет демонстрировать, видите ли! Ногами размахивать, «кияй» визжать! Получи от Юзона и никшни.
А в управлении ФСБ, куда бойцы передислоцировались, будь добр, говори!
Къура Даккашев не был добр. Зол был. Молчал, как убитый. Ну это успеется — в смысле убить. А молчал он свирепо: убить убьете, но больше ничего не успеете — сподвижники всех вас, урусов, здесь и растерзают.
Не пустая-бессильная угроза, к сожалению. Омоновцы вышли из одного узкого кольца, но попали в другое — широкое, но тоже кольцо. Весь правительственный комплекс, включая управление ФСБ, блокирован абреками. Знать бы, сколько их, чем из вооружения располагают, где у них тонко, чтобы прорваться. Пока федералов дождешься, рискуешь дождаться штурма «ястребков» от Къуры, «соколиков» — от Лечи, «волчат» — от Борза и прочей нечисти.
Молчал Даккашев.
Бить его смертным боем?
Ствол к виску приставлять?
Криком пугать? (Есть такая дисциплина в учебном курсе у спецназа — речевая подготовка. Разумеется, не дикцию там совершенствуют.)
Бесполезно. И к тому, и к другому, и к третьему полевой командир Даккашев привычен. Сам неоднократно применял к противнику — перед тем как изуверски с ним покончить. На войне как на войне…
— Ну-ка я попробую, — сказал Токмарев.
Сел за стол напротив пленника. Глаза в глаза.
— Молчишь?
Молчал Даккашев.
— Ладно! — Токмарев расстегнул браслет с часами, положил перед Къурой. — Даю пять минут. Время пошло!
Что он предпримет через пять минут, ни малейшего понятия. Импровизируй на ходу. В полуразрушенной комнате с выбитыми стеклами — два стула и письменный стол, допотопный сейф с искалеченным замком, на стене чудом уцелевший скособоченный портрет вайнахского верховного (пилотка с «крабом», усики-стрелки, самодовольная ухмылка). Все. Более ничего.