Пастель изображала мальчика лет восьми с сияющими глазами и блестящими волосами, который стоял у перил наверху лестницы. На нем была полотняная матроска, нахмуренные брови говорили, что он не уверен, каким способом лучше спускаться вниз, однако считает, что держаться за перила все же вернее. Майкл подумал, что картина весьма мила и название «Пробуждение» очень подходит ей. И тут его взгляд остановился на подписи художника: «Джолион Форсайт, Королевская Академия художеств». Дата была 1909 год.
– А я и не знал, что у нас в семье есть художники, – сухо сказал Кит, словно обидевшись, что от него что-то скрывают.
– Не знал и я, – признался Майкл. Кажется, имя одного из Старых Форсайтов было Джолион? Но он занимался чаем. Господи! Его вдруг осенило. Ведь это же галерея Джун Форсайт! Ну конечно же! Здесь он впервые увидел Флер, впервые встретился с будущим свекром, впервые столкнулся, так сказать, со всем своим будущим. И он так спокойно разгуливает по галерее, когда в любой момент владелица ее может дотронуться до его плеча… По спине у Майкла побежали мурашки. Он всегда испытывал неловкость в обществе этой крошечной пожилой кузины Флер и не имел ни малейшего желания возобновлять их давно прекратившееся знакомство. Невольно придав лицу холодное выражение, он бросил взгляд назад на галерею. Узнает ли он ее после стольких лет?
Кит продолжал расспрашивать его о художнике:
– А у дедушки были в коллекции его картины?
– Что-то не припомню. Нет!
– Значит, он многого не стоил.
Они вышли из-под навеса на просыхающий тротуар. Майкл решил резко изменить маршрут: его матери еще представится шанс посеребрить ладонь внука. «Как насчет искусства?» – вот вопрос, который он больше никогда не задаст в шутку. Они вернулись на Пиккадилли, где истратили дополнительно один пенс на вечернюю газету, чтобы узнать, в каком кинематографе идет «двойная программа», и достойно завершить день.
Случилось так, что Джун Форсайт была в это время у себя в галерее, но Майкл напрасно опасался – даже столкнувшись лицом к лицу, она вряд ли узнала бы его, поскольку за последнее время зрение ее сильно ухудшилось. Из ложной гордости – в ее случае это было всего лишь несгибаемое утверждение своей самостоятельности – она отвергала саму возможность завести очки. Только представить себе всю эту суету – сначала идти к доктору, потом в оптику… Это когда у нее столько незаконченной работы! Полностью соглашаясь со словами философа, что нет судьбы, которую нельзя было бы пересилить презрением, Джун научилась так кривить лицо, что проблема фокусного расстояния оказалась благополучно разрешенной. Не так уж трудно слегка перекривить черты лица, которому самой историей было предназначено выражать нетерпение.
Как бы то ни было, каждую пятницу большую часть дня после обеда она проводила в тесной задней комнатушке, где с раздражением проверяла арифметические подсчеты вполне компетентного бухгалтера, работавшего у нее неполный рабочий день. То, что сейчас была суббота, нисколько не улучшило ее испортившегося еще накануне настроения.
Было очень приятно повидать вчера детей. Она получила удовольствие от прогулки в парке с племянницей и племянником, но такие прогулки отнимали много времени, которого потом ни на что не хватало. Вдобавок дела у Суслова шли из рук вон плохо. «Посетители выставок просто безнадежны, – думала Джун. – Ну почему они не могут поверить в то, что он талантлив, и расхватать его картины, пока они доступны. Лет через двадцать пожалеют, что этого не сделали. Несомненно, им больше по душе ненавистный соцреализм, который насаждается государством, сурово ограничивающим творческую свободу». Ее русский вынужден был бежать из собственной страны, чтобы сохранить свой исключительный талант на благо человечества.
Дождь снова забарабанил по гудроновой крыше пристройки, где находился ее кабинет, и Джун вздернула свой говоривший о решительности подбородок. Ее оранжевато-седые волосы заколыхались вдруг, и довольная улыбка объединила бесчисленные крошечные морщинки на лице. Вот это удача – ничто так не способствует превращению мещан в ценителей искусства, как непродолжительный ливень.
Юная Кэтрин Монт, сокращенно Кэт, находилась, сама еще не зная этого выражения, между двух огней. Поскольку она, по мнению окружающих, всегда довольствовалась собственным обществом, ее оставляли одну чаще, чем рекомендуется в тех случаях, когда нужно направлять молодой ум к традиционному образу мышления. Хотя Кэт иногда играла в куклы и нежно любила своего старого мишку, обычно она принимала подаренные игрушки с затаенным разочарованием – ну почему это не книга! Разочарование заразительно – дарители видели, что их подарки, часто привезенные из путешествий по чужим краям или купленные за большие деньги, принимаются вежливо, однако в ее словах благодарности отсутствует компонент, который сам по себе вознаграждает человека, вручающего дар. Из-за этого и из-за некоторых других мелочей, проявившихся за годы ее недлинной жизни, ребенок, который никогда никого не беспокоил, стал считаться «трудноватым». Чем больше захватывало ее чтение, тем чаще ей позволяли уединяться с книгой, и в конце концов чтение многое что заслонило ей. Вот в этом мире чудесных спасений, любви, смерти и трагедий ее и поджидали трудности, разрешить которые она не могла.