Шанель привезли в Бедфорд-Хиллз беременной. История незамысловатая: они с сестрой как-то вечером вышли купить по шоколадке и встретили двух мужчин. Те подошли к ним и спросили, где живут такие-то. Девочки, понимавшие что почем, почуяли, что могут подзаработать на этом деле, и после кратких переговоров проводили мужчин к дому, о котором те спрашивали. Когда они постучали, дверь открыл полицейский, только что арестовавший его обитателей за изготовление и продажу крэка. Девушкам назначили разных общественных адвокатов – один был прагматиком, другой – дураком. Шанель попался дурак, свежеиспеченный выпускник юридического факультета Гарварда. Ее сестра согласилась на сотрудничество с обвинением и получила год. Адвокат Шанель убедил ее в том, что ей нечего бояться, поскольку она невиновна, и дело должно рассматриваться судом присяжных. Впервые в ее жизни белый мужчина с высшим образованием был озабочен ее судьбой. И она согласилась на его предложение. Присяжным понадобилось всего сорок минут, чтобы признать ее виновной, Приговор был вынесен в соответствии с суровыми эдиктами рокфеллеровских законоположений о наркотиках, ей грозило от трех лет до пожизненного заключения.
– Ну все, достаточно, – вздохнула администратор родильного отделения, делая знак, чтобы ребенка забрали.
Шанель вновь прижала ребенка к груди.
– Вы все знаете, что я умру здесь, – простонала она. – Я его не отдам, не отдам, и все.
Но ребенка осторожно отняли.
Больше не смотри, сказала себе Кристина. Она вновь двинулась по коридору, таща за собой швабру вдоль той же линолеумной дорожки. Почему то, что вначале было невыносимым и с чем она научилась справляться, сейчас снова превращалось в неразрешимую проблему? Годы в тюрьме тянулись как десятилетия; время убивало ее так же, как других женщин, они становились сгорбившимися, болезненными, ожиревшими и морщинистыми, без надежды, детей и зубов. Только через три года комиссия по слушанию дел о досрочном освобождении вспомнит о ней. Прошло четыре года. Конечно, семь лет – минимальный срок, если тебя обвиняют в сговоре с целью использования украденного имущества. Максимальный срок по этой статье – двадцать пять лет. Будешь плохо себя вести, добавят срок – элементарно, и каждая вторая заключенная, отсидевшая семь лет, возвращалась по решению комиссии обратно в тюрьму. Если ты пытаешься заручиться хорошими рекомендациями за примерное поведение, научись соглашаться со всеми и во всем да помалкивать. Да, горестно думала она, я бессловесна и совершенно бессильна целых четыре года. Как же абсурдно, что все закончилось тюрьмой. Уж конечно, вернись все назад, она никогда бы не повторила идиотских ошибок, из-за которых оказалась здесь. Она бы завязала до того последнего дела, сказала бы Тони Вердуччи и Рику, что всё – пусть на нее не рассчитывают. Тогда все сложилось бы иначе. Но эти мысли не утешали ее сегодня. Нужно было что-то предпринять, что-то сделать с собой. А может быть, она хотела выстрадать свое наказание? Считала, что заслуживает его? Похоже…
А еще ей нужен был пластиковый стаканчик для анализа мочи. Да, тот самый маленький одноразовый стаканчик, который использовался в родильном отделении, проклеенный изнутри, так, чтобы моча не протекала. Ей очень был нужен этот стаканчик; вот уже две недели она думала, как его раздобыть. Конечно, охранники ее потом достанут. Но ее и надзирательницы доставали: пихали ее в душевой, переворачивали камеру вверх дном во время обысков, конфискуя книжки, единственное ее имущество в тюрьме, представлявшее для нее ценность. Ну да ладно, хрен с ними и плевать на все это. Страшнее было то, что если план не сработает, то досрочного освобождения ей не видать. Однако это все будет потом, а беда с Мейзи – здесь и сейчас. Кроме того, Кристина вела себя примерно – избегала драк, посещала все курсы, которые могла, пользовалась библиотекой. В общем, ей удалось приспособиться ко всем и каждому: к их заскокам, интригам, произволу. Но сейчас главной проблемой была Мейзи, которую с подачи Мягкого Ти могли упечь на пару месяцев в тюремную психушку. Причем ни за что. Впрочем, на чей взгляд: Мейзи отказала охраннику в том, чего он от нее добивался. А у Мейзи трое детей, которые не видели свою мать вот уже четыре месяца. Их свидание должно состояться через несколько дней, но если ее переведут в изолятор, для всех это будет трагедией, и кто знает, на какую безумную выходку Мейзи тогда отважится. Она уже пыталась покончить с собой несколько лет назад, но сейчас-то, если Мейзи отправят в шизо, она вернется оттуда точно сумасшедшей или зомбированной. Само собой, начнет набирать штрафные баллы за нарушения и опять попадет в шизо, тогда уже за дело, и, может быть, надолго.
Кристина не могла допустить, чтобы это произошло. Они понимали друг друга. Она была сильнее Мейзи, по крайней мере выглядела сильнее. Когда они лежали вместе, голова Кристины на черных увядших грудях, она чувствовала себя примиренной с жизнью и, вдыхая знакомый запах талька, которым Мейзи присыпала подмышки и между ног, забывала о своем одиночестве. Мейзи была слишком хорошей. Она хотела только любить и быть любимой. Даже призналась однажды Кристине, что хотела бы лечить детей наложением рук. Жалела, что таким даром не обладала.
В коридоре Кристина миновала Кэти Бодин, революционерку эпохи войны во Вьетнаме, которая в 1981 году вместе с сообщниками ограбила инкассаторскую машину «Бринка». Нынче эта уже пожилая женщина благородной внешности по-прежнему занималась агитацией, но только в пользу заключенных, зараженных вирусом СПИДа. Как-то друзья Бодин пытались вызволить ее из Бедфорд-Хиллз, пробив грузовиком цепное заграждение. Не вышло. Большинство же женщин сидели здесь за преступления гораздо менее экзотические, например, торговлю наркотиками или членовредительство. Большой процент попал за убийство. Почти всегда своих любовников или мужей. Иногда собственных детей. Спрашивать напрямую, кто что совершил, было не принято, однако все про всех знали. Многие из обитавших здесь девятисот женщин были знакомы друг с другом еще по городской жизни, и население тюрьмы включало целые династии сестер или кузин, или, не забавно ли это, здесь даже сидели бабушка, внучка и дочка.
Кристина начала продвигаться вместе со своей шваброй в сторону кухни родильного отделения, где Дора мыла пластиковые бутылочки для кормления.
– Эй, вот и я, – произнесла Кристина тихонько. – Достала?
Дора, крупная женщина лет пятидесяти, подняла на нее глаза.
– Нет, мисс Мецгер заперла кладовку.
– Ну, тогда я сама попробую.
– Ой, миленькая, ты лучше не пытайся, – прошептала Дора.
Эта женщина отбывала пожизненное заключение за то, что бросила телевизор на голову спящего мужа, а затем еще и подожгла его.
– Все думают, что ты пожалеешь, – предупредила Дора. – Если они тебя поймают, то это проступок третьей категории. Швырнут в шизо, и никто о тебе не позаботится, девочка. Думаешь, ты там свои книжки сможешь читать? Или свою гимнастику делать?
– Он собирается засадить Мейзи в шизо.
– Ну, наверняка мы этого не знаем.
– Нет, я знаю. Он уже не раз угрожал ей, он прекрасно помнит, что у нее скоро свидание с детьми. Вот и давит. Вся ее семья должна прийти в субботу.
– Знаю, – кивнула Дора. – Но это слишком опасно.
– Можешь позвать мисс Мецгер?
– Слушай, я не думаю…
– Дора, просто позови, и все.
Женщина зашаркала по коридору, а Кристина встала рядом с дверью, ведущей в кладовку, где хранилось все необходимое для родильного отделения: запасы одноразовых подгузников в огромных упаковках, громоздившихся до потолка, а также коробки с сосками, присыпками и мазями от опрелостей, электрические молокоотсосы для сцеживания грудного молока и многое другое, включая, как ей было известно, стаканчики для анализа мочи.
– Кристина? – послышался из коридора строгий голос, за которым последовало начальственное позвякивание ключами. Мисс Мецгер, помощник администратора родильного отделения, плотная женщина лет сорока с красными кудряшками, по мнению Кристины, слишком много времени уделяла работе и слишком мало практиковалась в делании детей.