Так продолжалось некоторое время — две зимы и три лета. За это время мы навестили многих людей, семейных и одиноких, красивых и изуродованных страшными ранами. Мы повидали множество житейских обстоятельств — от самых счастливых до трагических…
Это случилось осенью 1885 года в городе Сухум-кале, где мы навещали безногого нищенствующего ветерана, подвизавшегося Христа ради при Ботаническом саде. Помню ухоженный многими трудами пологий склон горы Трапеция. Дорожки, посыпанные мелкими камешками или песком. Гроздья рододендронов, белых и голубых гортензий. Помню их сладкий запах и пять ступеней, ведущих в домик инвалида, помню Георгиевский крест на груди, но не помню его имени.
Встреча оказалась тёплой. Инвалид раскочегарил самовар. Выставил на стол снедь. Глядя, как жадно я набросилась на еду, инвалид принялся расспрашивать Хозяина о доходах, рассказывать об общих друзьях. По его словам, выходило, будто в одной из северных губерний сколачивается артель для охотничьего промысла, а охотничий промысел — самое подходящее для бывшего солдата дело.
— Пьянничаешь и таскаешься? — сказал инвалид. — Девчонку черномазую за собой таскаешь. А она вон уж округлилась. Чай, созрела, а? Что ты с ней дальше-то будешь делать?
— Замуж за тебя выдам, — сердито буркнул Хозяин. — Будет тебе мясо пережёвывать.
Я испуганно уставилась на инвалида, а тот, с увлечением шамкая беззубым ртом, принялся рассказывать о своей жизни. Побирается, дескать, у входа в ботанический сад, где в сезон разномастного народа пруд пруди. Много чистой публики, которая, дескать, и живёт с удовольствием, и милостыню подает с радостью. Милостыню инвалид просит с позволения здешнего начальства, которому с дневной выручки отчисляет твёрдый процент. В обмен на деньги, местный околоточный надзиратель поставляет инвалиду постоянную защиту от местной же шпаны, а жена околоточного надзирателя — щепу для растопки самовара и, если случится, недоеденные со вчерашнего дня пироги и прочую снедь. Потому что господин околоточный надзиратель приготовленную вчера пищу есть не станет. Кроме блюд с околоточного стола и щепы, смотритель ботанического сада, христорадетельный и добрый человек, разрешает инвалиду собирать сосновые шишки. Платит смотритель сдельно, по десять копеек за мешок, и, кроме того, разрешает брать шишки неограниченно для кипячения инвалидского самовара. Эти взаиморасчёты производятся без обмана вот уже пятый год. Таким образом, инвалид живёт безбедно и даже кое-что откладывает на-про чёрный день.
— Я живу хорошо, — проговорил инвалид в заключение своей речи. — Потому что пью умеренно. Не впадаю. Понял? По пляжам неделями без дела не валяюсь, а как пробьёт одиннадцатый час — я уж на посту. Стою себе у ворот, под аркой с картузом в руках. Вижу-вижу, ты уж на беленькую косишься. А как выпьешь, то одной не ограничишься. А где день пропьянствовал, там, глядишь, и неделя. А потом на берегу станешь валяться — вот она и ещё неделя…
Хозяин только фыркнул ему в ответ. Между плошками со снедью на столе действительно притаилась меж закусок чекушка беленькой, но инвалиду требовалось отправляться на работу, а Хозяин, похоже, принял решение держаться до последней возможности. Повисла минутная пауза. Оба собеседника молчали. Я по обыкновению и тогдашней дикости своей рта не смела раскрыть и уж тем более не могла помыслить о том, что сделаюсь объектом внимания инвалида Турецкой войны — человека, без сомнений, мужественного, смышлёного и трудолюбивого и, в отличие от нас, небедного. А инвалид как раз уставил на меня свои русские, по-детски прозрачные глаза и вымолвил:
— Цыганка?
Сказано это было в вопросительной интонации, но без малейшего сомнения на утвердительный ответ. Вчерашние пироги с надзирательского стола занимали внимание моего Хозяина всецело, и он промолчал.
— Видел я тут в цирке одну цыганку, — продолжал инвалид с мечтательной улыбкой на устах. — В цветной шали, с монистами на груди. На картах гадала. Будущее предсказывала. Наши дураки ей целую шапку монет накидали. Ты похожа на неё, как родная дочь. Одним делом только не вышла. У той цыганки глаза чёрные, зрачков не видать, а у тебя глазки, как фиалочки…
После столь тонкой похвалы моей девичьей красоте инвалид вернулся к разговорам о северных промысловых артелях, о тамошней богатой добычи и хороших заработках. Одним из доводов в пользу отбытия моего Хозяина в места столь далёкие явилась легендарная трезвость тамошних обитателей.
— В лесу ты водки не найдёшь, — так выразился инвалид.