Фигурки на арене и под куполом цирка казались крошечными, кукольными, а вот облик гадалки по имени Любовь Пичуга и её огромный большой учёности попугай не произвели на меня ровно никакого впечатления. В действе с попугаем я чуяла подлог. Причина простая: гадалка хоть и провозглашала свои пророчества громовым, не по-женски низким голосом, но лицо её с галёрки никак не разглядеть. Какого там цвета у неё глаза? Стара она или юна? Какого роду племени? Из какой ткани пошито её яркое платье? В какие туфельки обуты её кукольные ножки? С галёрки ничего не разобрать. Главным действующим лицом её номера являлся именно попугай, который, порхая над рядами зрителей, присаживался на плечо то к одному, то к другой. Далее Пичуга при помощи карт и кофейной гущи раскрывала подноготную избранного попугаем зрителя под изумлённый гул разномастной публики. И никто не подозревал подлога, меж тем юная Амаль Меретук скучала, слушая крики гадалки и чириканье её попугая.
Сам Страбомыслов в полосатом балахоне и высоком колпаке оказался точно таким же, как его изображение на афише. Он появлялся на арене чаще других, но смысл его шуток, вызывавших в зале бурный хохот, оставался тёмен для меня. От него я скучала так же, как от гадалки с попугаем, недоумевая: за что обоим такая слава?
Но вот представление закончилось. Зрительный зал вокруг пустующей арены тоже начал пустеть. Люди покидали цирк неохотно. Каждому, как и мне, хотелось задержаться, ещё раз задрав голову посмотреть в феерическую высь купола. Тогда-то мой сатанёныш сдержал своё обещание, снова явившись ко мне. "Ты сумеешь это сделать куда лучше, чем какая-то там Пичуга", — ехидно проговорил он и, не замеченный Хозяином, скрылся.
Мы с Хозяином сидели на галёрке бок о бок до тех пор, пока последний зритель не покинул зал, и остались бы сидеть ещё, если б Афанасий Страбомыслов вновь не появился на арене и не окликнул нас. Ответом ему было имя инвалида, просившего милостыню у ворот ботанического сада, упоминание его сиятельства графа Лорис-Меликова и слово Эрзерум. Слово это, выкрикнутое Хозяином во всю мощь его глотки, поразило мой привыкший к русской речи слух своею чужестранностью, чужеродностью и опасностью.
Ответом на произнесённые пароли было приглашение спуститься. Мы прошли в закулисье по песку арены слишком быстро. Мне хотелось задержаться. Потрогать песок руками. Неужели он на самом деле золотой? Но Хозяин тащил меня за руку, торопился изо всех сил, но не поспевал за клоуном.
Закулисье цирка оказалось тесным лабиринтом со множеством закоулков и перегородок, в котором клоун Страбомыслов тут же исчез. Пришлось спрашивать дорогу. Пришлось объяснять, кто таковы и зачем пришли. При этом Хозяин ещё раз произнёс слово "Эрзерум".
— Знаю-знаю! — ответил ему какой-то человек, по виду конюх. — Эрзерум — место нечеловеческой жестокости, сотворённой женщинами-мусульманками. Много слышал историй про кровавый 1878 год. Люди говорили так: как только в городе Эрзеруме стало известно об окончании битвы, женщины — жены и дочери солдат османли — вышли на поле боя, вооруженные ножами, топорами и прочими режущими кухонными предметами. Брали всё, что попадалось им в руки. На поле боя ещё оставались русские солдаты — тяжело раненные и убитые. Я почитываю английские газеты и оттуда узнал, что почти каждый русский, найденный лежащим на поле боя под Эрзерумом, был обезглавлен или искалечен. "The Times" писала, будто внешний вид ран доказывал, что многие из них были нанесены еще живым людям. Эта девочка не оттуда ли? Не из Эрзерума? По виду она турчанка. Ишь, глазки-то, как фиалки. А вы не читаете "The Times"?
Мы двинулись дальше. Я следовала за Хозяином. Цепляясь за полы его одежды, дергая за них, я спрашивала его об инвалиде-попрошайке у ворот ботанического сада. Мне хотелось узнать, не там ли, не под Эрзерумом ли он потерял свои ноги при столь ужасных обстоятельствах.
Хозяин обернулся, бросил небрежно:
— Да, так и было. Крепко пострадал человек. Но это ничего. На войне творится много всяких злых дел.
Наконец мы нашли дверь с пышной надписью готическим шрифтом.
— Директор цирка "Черноморские огни", всемирно известный артист, личный друг графа Виндзора и шейха Алима ибн Сауда, Афанасий Иванович Страбомыслов, — прочёл Хозяин. — Ишь ты! Заматерел Афоня!
Он распахнул дверь из легчайшей фанеры, и мы вступили в святая святых. Ах, тогда Амаль Меретук подумалось сдуру, что именно так мог бы выглядеть православный алтарь, в который мне навек дорога заказана…
Кабинет Страбомыслова — снятый с колёс и помещённый под цирковой купол кузов кибитки. Стены и потолок — обтянутый брезентом решетчатый каркас. Все стены изнутри увешаны старыми афишами и фотографическими портретами каких-то людей. Иногда лица этих людей покрыты вульгарным гримом, иногда чисты и оттого ещё более выразительны. Посреди кабинета под лампой установлен гримёрный стол. Рядом с ним на вешале в ряд разноцветные костюмы, сценические и обычные. За ширмами — узкая кровать. Вот и вся обстановка будуара личного друга графа Виндзора и шейха Алима ибн Сауда.