— Здравствуй, Афанасий Иванович! — произнёс Хозяин.
При этом нос его коснулся штанины чуть выше колена — так велико и глубоко было его почтение.
Одетый в огромный балахон в чёрно-белую полоску и красную шапочку, украшенную множеством разноцветных помпонов, Страбомыслов походил на сломанную куклу, брошенную в сломанное колченогое кресло. В зеркале гримёрного стола он отражался вполоборота. Таким образом я могла видеть Страбомыслова в двух проекциях. Лицо клоуна представляло собой ярко раскрашенную плачущую маску. Обведённый чёрной краской рот походил на бездонный колодезь, а подведённые синим глаза — на яркие незабудки. На белёных щеках чья-то небрежная рука нарисовала кривые антрацитовые пятна, долженствовавшие изображать слёзы. Я растерянно рассматривала эту маску, словно она была неодушевлённым предметом. Но самой странной деталью его облика мне показались огромные с загнутыми округлыми носами ботинки. Была у клоуна и ещё одна приметная черта. На правой руке его недоставало трёх пальцев. Оттого и выглядела она довольно забавно, будто клоун непрестанно показывал кому-то "козу". Глядя на ботинки и на эту его "козу", я рассмеялась. Ах, дети часто бывают так бесцеремонны! Право слово, человек не может иметь таких огромных ступней. В такой обуви и стоять-то тяжело, а ходить и вовсе невозможно. Может быть поэтому, он, не способный подняться на ноги, валяется в этом кожаном кресле, подобно тряпичной кукле, и только в напряжённых, перевитых паутиной синих жилок руках чувствуется энергия человеческой жизни. Руки эти, правая искалеченная, двухпалая, а левая пятипалая, выдают и привычку к тяжёлому труду. В этих руках я не обнаружила совсем ничего кукольного.
Рассмотрев как следует ботинки и руки клоуна, я уставилась на собственные чумазые, крепкие и босые ноги, торчащие из-под оборванного подола. Ха! У меня-то всё было настоящим — от взъерошенных на макушке волос до грязных ногтей на мизинцах ног. И плакать я умею настоящими горько-солёными слезами, которые рисуют на моих щеках светлые сплошные полосы, а никакие-то там чернильные капли.
— Как тебя зовут? — с преувеличенной ласковостью спросил клоун.
В ответ я назвала своё первое, мусульманское имя, которое теперь не помню.
— А фамилия?
Я молчала, не понимая вопроса.
— Не возьму, — проговорил клоун, и лицо его сделалось горше прогорклой простокваши.
Я стояла, как громом поражённая. Как же так? Хозяин собрался на "севера", где мне не место. Клоун брать меня не хочет. Выходит, я опять останусь брошенной, одна. Страх вцепился в мою душу, как собака в недогрызенную кость. Но мой не ведающий страха Хозяин оказался не таков, как я.
— Она дочь Меретука. Того самого, что напал на село Долгое и погиб от казацкой шашки при отражении набега, — ответил мой Хозяин. — Девочка хорошая. Возьмите, не пожалеете. Хоть отец её и пал от казацкой шашки, но мать слыла женщиной кроткой. Да всю семью забрала чума. Только эта вот и выжила… Хорошая девочка, от того Господь и оставил ей жизнь.
— Чего же хорошего в ней? Чёрненькая какая-то. Не русская. Меретук… Меретук… — Клоун несколько раз повторил имя моего отца.
— Вы не думайте. Она не колдунья, — уговаривал мой спаситель. — Настоящие колдуньи не такие. Вот у нас в селе была Аглая-колдунья. Так у неё нос крючком. Глаза к переносице сбежались и голубые, как васильки, а волос на голове светлый, почти белый. Читать-писать не умела, зато людей видела насквозь. Мысли читала да всё прочитанное потом высказывала. Каждый, кто её обидит, не только словом или делом, но даже и помыслом, потом быстро умирал. А эта… Дитя, сирота. Что с неё взять?
Ответом на длинную речь моего спасителя стало: "Меретук… Меретук… Меретук…" — как стук барабанных палочек, как скрёб ложки по дну пустой миски.
— Читать и писать умеешь? — спросил наконец клоун.
Я молчала, не зная, как ответить. Хозяин ткнул меня кулаком меж лопаток.
— Отвечай!
— Я понимаю русский и черкесский языки. А ещё язык дагов. Умею печь лепёшки и ходить за козой. Умею седлать коня и ездить верхом.
Клоун рассмеялся. Смеялся он долго. Смех сотрясал его тело, оно бурно колыхалось под балахоном. Помпоны на красной шапочке тряслись. — Едва не оторвались от шутовской шапочки эти яркие помпоны. При этом нарисованные слёзы на его щеках превратились в настоящие мокрые чёрные ручейки, а шея вспотела. Так я поняла, что клоун не только стар, но и тучен и оттого забавен. Поняв это, я рассмеялась.