— Она ничего не умеет. Даже имени своего толком не знает. Дикая, — проговорил клоун отсмеявшись.
— Возьми её, — настаивал Хозяин. — Мне она ни к чему, а тебе как раз пригодится. Будет кому на старости лет кофий в постель подавать. А ты её обучишь. Про тебя-то каждый знает, что ты человек хоть и цирковой, но образованный. Разные языки знаешь. Во многих странах как свой принят. Сам стихи сочиняешь и сам на музыку их кладёшь. Слышал я и о том, как ты в известные журналы задачки по алгебре пишешь. Их потом разные люди решить пытаются, да не каждый может решить-то. Такие хитрые у тебя задачки. Ты её всему сам научишь, и никакой гимназии не надо. Возьми!
— Научу… Научил уже некоторых! — клоунская маска исказилась, из печальной превратившись в злую. — Я её научу, а она на меня потом сглаз и порчу направит. Смотри, какие у неё глаза, а зрачки будто булавкой проткнутые.
— Да говорю ж тебе, Иван Афанасьевич, сглазливые глаза голубые или, как у меня, — серые. У колдуна волос светлый, почти бесцветный, как у меня, а это дитя гор, что с неё взять?
— Правильно ты говоришь, солдат: что с неё взять? И учить смысл какой? Простой арифметический счёт, чтоб на базаре торговаться могла и мужнины деньги правильно считать. А ещё грамоте, чтобы надписи на вывесках могла разобрать, — вот и вся наука. А больше ей и не надо. Таких сколько ни учи — всё одно всё сведется к базарной торговле каким-нибудь барахлом или, хуже того, к воровству с грабежом. Ты этих горцев знаешь.
Рот его искривился, будто клоун проглотил горькое. Глаза его грозно уставились на меня. Он ждал: вот я стушуюсь, а может быть, даже и заплачу, как совсем недавно плакал он сам, сквозь смех. А может быть, заплачу и как-то иначе, по-настоящему. Однако вышло не так, как он думал, а по-моему.
— Меня не всему надо учить, — горделиво приосанившись, заметила я. — На коне я уже умею скакать. И запрячь коня умею. И напоить его. Я корм лошадям могу задать. Отец учил меня стрелять из своего обреза, и у меня получалось попасть с двадцати шагов в медный грош. Хоть завтра могу выйти на арену с вашими циркачами.
Я говорила долго, стараясь показать отличное владение русским языком. При этом я, наивная, всячески восхваляла не только себя, но и воинские доблести своего убитого отца, о котором знала лишь понаслышке. Красноречие моё не иссякало — очень уж хотелось остаться в цирке. Мне хотелось также, чтобы и Хозяину позволили остаться в цирке вместе со мной, и это право я готовилась и заслужить, и отработать, если потребуется. А Хозяин смотрел на меня с изумлением, ведь до этого я почти не раскрывала рта, особенно на людях.
Клоун в который уже раз окинул меня оценивающим взглядом.
— Всё-то ты врёшь! — бросил он, и во рту его растворилась ещё одна горькая пилюля.
— Могу показать! Я видела в вашем цирке много лошадей. Могу сесть на любую!
— Хвастовство!
Тогда я не поняла доподлинно значения сказанного клоуном слова. Ясно было только, что он мне не верит. В поисках правильного аргумента я оглянулась на Хозяина, стоявшего позади меня.
— Я слышал, твой отец, Меретук, очень хорошо стрелял и стоя на седле, и из-под седла…
— Да я умею! Джигитовка!
И клоун сдался.
— Господь с тобой. Пойдём!
Страбомыслов неловко выбрался из своего кресла. Я последовала за ним в цирковое закулисье, где кричали, курлыкали, рычали, ржали и лаяли цирковые животные, где в нос бил запах их мочи и кала. Я шла, ступая по мелкому песку, а порой и древесные опилки впивались в мои голые пятки. Я ойкала и морщилась, останавливаясь, чтобы вынуть из ноги очередную занозу.
— Ты бы хоть на обувь для девочки потратился, — ворчал недовольный моей нерасторопностью Клоун. — Эй, где ты, солдат?
Но того уже и след простыл. Мой Хозяин исчез, считая новые руки, принявшие меня, вполне надёжными. Поразмыслив, я отнеслась с уважением к его выбору.
Спустя много лет меня нашло письмо, писанное Хозяином в северном городе Коряжма. Всего несколько строк, которыми он выражал надежду, что я всё-таки выучилась читать и писать, и смогу самостоятельно прочесть его послание. Его надежды питали газетные статьи, время от времени появляющиеся в российской и заграничной прессе, в которых рассказывалось о феерических успехах цирка Страбомыслова. Я помню достоверно, как в одной из статей — кажется, то был "Вестник" — действительно упоминалось имя юной эквилибристки Амаль Меретук. Хозяин хвалил меня, используя для этого самые нежные выражения. О себе он рассказал очень коротко: состарился. Вот и всё…