А пока я следовала за полосатой спиной. Так следует за мамой-уткой едва вылупившийся из яйца утёнок. Обычная, не сценическая походка клоуна была скованной, как у старого человека с больными костями и суставами, но стоило лишь ему ступить из-за смрадных кулис на свежий, пахнущий дамской пудрой воздух манежа, как движения его преобразились: шаг сделался стремительным, а осанка горделивой. По песку манежа бродили белые горлинки из аттракциона "Сара Самерс и её дрессированные голубки". Клоун возвысил голос, отдавая распоряжения, и белокрылые птицы взвились к куполу. В тот короткий миг, когда их шумные крылья трепетали возле моего лица, я испытала восторг счастья. Но вот голуби упорхнули. Амаль Меретук засмотрелась на них и не заметила, как мне подвели маленькую лошадку с бельмом на левом глазу.
В руки мне дали очень тяжёлый старинный пистоль, совсем не похожий на обрез моего отца. Угрюмый желтолицый человек в зелёном трико показал мне, как целиться и как нажимать на курок. Я выстрелила на пробу в цирковой купол. Пуля перебила один из канатов трапеции. Горлинки снова взвились.
— Але-оп! — вскричал клоун, и вот я уже в седле.
Там, на манеже, в окружении рядов пустующих кресел, я — девочка без имени и с потерянной судьбой — показала всё, что умею. Там я впервые ощутила мистический азарт победы над фатумом. Вкус удачи оказался сладок, незабываем…
Время слишком быстро бежит, от того порой я ощущаю себя совсем старой. Часы, дни, недели, месяцы, годы скручиваются в плотный клубок моей жизни. "Что есть жизнь Амаль Меретук?" — спросите вы. И я отвечу: жизнь Амаль Меретук — это ЦИРК.
Что такое цирк? Цирк — не только деревянный обтянутый раскрашенным брезентом каркас. Цирк — не только круглая посыпанная песком арена и зрители вокруг неё, не только пахнущее звериными испражнениями и трудовым потом закулисье. Цирк — это вереница конных повозок. Иногда их лишь двадцать, но часто намного больше. Вот они тянутся по просёлку под назойливым дождём, который с минуты на минуту собирается превратиться в снег. Впереди хорошие сборы в рождественские праздники и на Масленицу. Надежда осесть на зиму в каком-нибудь губернском городе. Но дни зимней оседлости проходят. Праздники заканчиваются страдой, и цирк снова пускается в путь по просохшим после весенней распутицы дорогам.
И опять, как в минувшем году, шоссе, просёлки, переправы, большие и маленькие города. Россия, Северный Кавказ, Малороссия, Белая Русь, Польша, Балтия, Закарпатье… В городах дома, магазины, фабричные трубы, вывески и кабаки, палисадники, крыжовник и смородина, рябинки и акация, черёмуха и сирень, виноградная лоза, шелковица, яблоки или абрикосы, поля подсолнечника и рапса — как повезёт, но всегда и везде в сумерки меж синими ставнями в окошках свет. Ранним утром над низинами стелется туман и тишь такая, что выдохнуть страшно. В такие минуты человеческое дыхание слишком громкий звук. В медленной речке вода, как ртуть. Рыбка играет, пуская круги по воде. И стрекозы. Множество стрекоз, и каждая, как ювелирное украшение. За высокими воротинами на хозяйских дворах неведомая мне семейная жизнь. Там мычит скотина, кудахчут куры и верещит детвора. Возможно, такая семейная жизнь скудна, скучна и уныла. Возможно, в ней слишком много труда и лишений, а праздников и веселья совсем чуть-чуть. А вот у меня и дома-то нет, зато на ногах ботинки из отлично выделанной кожи, на плечах красивая шаль, а в сундуке за спиной множество платьев и даже шубка из чернобурого меха имеется. А у меня в картонках дюжина изысканных шляпок, а одна из них даже с настоящим страусовым пером. А у меня в кармане потрёпанная колода покойницы Любови Пичуги, которая очень кстати скончалась именно в тот момент, когда мне по возрасту стало вовсе неловко заниматься джигитовкой и стрельбой по движущейся мишени. Уходя из нашего мира, она отчасти передала мне начатки своего искусства, главным образом заключавшиеся в прямом подлоге. Ведь среди зрителей в зале всегда присутствовали несколько цирковых, добрых знакомых огромного попугая и его всегдашних избранников. Искусство Любови Пичуги заключалось главным образом в том, что она, подобно писателю Чехову и иным литераторам, для каждого представления придумывала своим "подсадным уткам" новую судьбу.
Я же работала по-настоящему, как и полагается видящей. Для моей работы мне не требовались ни ассистенты из числа ряженых под простаков цирковых артистов, ни огромная птица exotic, ведь неразлучный мой сатанёныш приоткрывал мне оконце в будущее по первому требованию. Ах, это будущее! Сладостное, манящее, жуткое, ужасное — любое, но всегда чарующее. И Амаль Меретук — его властительница, одна из немногих, допущенных к истине. Зрителя в моей работе подкупала искренность, следствием которой являлся успех. Небольшая моя слава бежала быстро впереди меня, а я поторапливалась за ней на облучке цирковой кибитки.