Могли ли знать англичане, что граф де Жюмонвилль имел брата? Скромное служебное положение графа де Виллье, его недавнее появление в колонии, несмотря на все его мужество и безрассудную храбрость, не могли иметь в глазах англичан такого важного значения, чтобы представители британского правительства рисковали идти на такую крайность.
Молодой человек тщетно ломал себе голову над разрешением этой задачи. Ни малейший свет не освещал сумерек, окружавших смелое покушение, жертвой которого он чуть не сделался. Временами ему казалось, что все случившееся было не более как сон; но пробитая шляпа явно противоречила этому предположению. Измучившись, он кончил тем, что отказался от разъяснения тайны.
Он решил больше не думать об этом и предоставить все времени — этому великому осветителю всех тайн, которое, вероятно, откроет ему истину, когда он менее всего будет думать об этом происшествии.
Таково было настроение молодого человека, когда он дошел до гласисов крепости и встретил своего друга, Армана де Гриньи. Барон шел к нему навстречу. Молодые люди сошлись в нескольких шагах от крепостной калитки.
— Клянусь честью! — проговорил барон, пожимая руку графа, — не стыдно ли было вам, дорогой друг, уходить так, не скачав никому ни слова?
— Да вы спали сегодня так крепко, что я не решился будить вас.
— Вы тысячу раз не правы. Я здесь всего только какие-нибудь сутки и, следовательно, совершенно не знаю окрестностей Поэтому я с удовольствием прошелся бы с вами по деревне, которую все очень хвалят, и это было тем более необходимо, что мы должны отправиться сегодня же вечером и для меня нс может уже представиться в скором времени такого блестящего случая полюбоваться наиболее живописными местами Красивой реки. Вы эгоист, граф.
— Согласен, к тому же я чуть не поплатился слишком дорого за это.
— Что это значит? Неужели вам угрожала какая-нибудь опасность? Я рассердился бы на вас, если бы вы не дали мне возможности разделить ее вместе с вами. Вы знаете мою привязанность к вам.
— Да, друг мой, я действительно подвергался большой опасности, даже двум. Но не спешите бранить меня… выходя сегодня утром из дому, я ровно ничего не знал о том, что со мной случится. Моя прогулка должна была иметь совершенно миролюбивый характер. Я даже не подозревал такой трагической развязки.
— Вы страшно беспокоите меня: что же такое случилось с вами?
— Все произошло очень просто, друг мой. Прежде всего, в меня стреляли, как в мишень, так хорошо и удачно, что… видите! Какие отверстия сделали пули в моей шляпе?
— Черт возьми! Так это серьезно, и, конечно, вы пристрелили убийц?
— Ничуть не бывало! Я их даже не видел; но, вместо их, когда я бежал в погоню за ними, я наткнулся на одного верзилу с лицом висельника, сидевшего под деревом. Этот субъект, я убежден, поджидал меня затем, чтобы прикончить на законном основании в том случае, если меня только ранят его товарищи. Я, впрочем, отлично разделался с ним.
— Но ведь это целая драма! Вы-то, надеюсь, по крайней мере, не ранены?
— У меня нет ни одной царапинки.
— Слава Богу! Что же произошло далее?
— А произошло то, что вышеупомянутый детина вытащил непомерно длинную шпагу и потребовал от меня удовлетворения.
— Удовлетворения, в чем?
— Во всех оскорблениях, какие я мог бы ему нанести, — отвечал со смехом граф.
— Хорошо. А затем?
— Затем, мы стали драться.
— И?..
— И, честное, слово, я думаю, что моя шпага проколола его насквозь.
— Вы так думаете, очень рад это слышать. Он умер?
— По крайней мере, он, наверное, в очень плохом состоянии.
Говоря таким образом, молодые люди прошли через двор крепости и подошли к дверям своего дома.
Лоб молодого барона сильно нахмурился.
— Гм! — сказал он, — знаете ли вы, дорогой граф, что все это кажется мне великолепнейшей засадой.
— Я тоже так думаю.
— И, — простите, если я настаиваю на этом, — что сделали вы с этим негодяем?
— Что же мне с ним было делать? Я оставил его там… он хрипел, изрыгал проклятия и посылал свою душу к самому сатане, который, конечно, не замедлит воспользоваться случаем завладеть ею. Только, черт меня побери, если я знаю, на что она ему может понадобиться.
— Но вы, конечно, спрашивали этого субъекта, кто он таков?
— Мне незачем было делать этого: прежде, чем обнажить шпагу, он стал мне перечислять длинный ряд самых варварских имен. Этот идальго сказал мне, что его зовут дон Паламед Бернардо де Бивар и Карпио и потом он назвал себя еще капитаном.
— А каков он из себя? Не можете ли вы описать мне его наружность?
— Нет ничего легче. Высокий, черный, сухой, как пергамент, руки и ноги, как у паука, круглые глаза, нос, как у попугая, острый подбородок, рот до ушей и закрученные к самым глазам усы, а в дополнение ко всему этому держит себя, как испанский гранд.
— Черт! — вскричал барон, ударяя себя по лбу. — Было бы весьма любопытно, если бы этот тип вдруг оказался тем негодяем, которого я знаю!
— Кто же он такой?
— Довольно темная личность, занимающаяся скверными делишками, плут, картежник и забияка, которого я встречал раза два или три в Квебеке.
— Ну, если даже предположить, что это именно он, что же из этого следует?
— Извините, это должен быть именно он, — настаивал барон де Гриньи.
— Согласен. Дальше?
— Дальше? А знаете ли вы, где я его встретил в последний раз, милейший граф?