Пока плыли по Днепру на галерах, работы было немного, разве что только когда сходили на берег. Но с того момента, как в Херсоне пересели в экипажи, забот у охранной роты заметно прибавилось. Помимо тесного кольца вокруг самого дормеза, причем устроенного так, чтобы охрана не бросалась в глаза, — ведь матушке-императрице нечего опасаться своих чад-подданных, Резанов выработал систему верховых разъездов, которые засылались и вперед, по пути следования каравана, и назад, чтобы никакое движение не укрылось от внимания охраны.
Как ни странно, но именно «монашеский» образ сослужил Резанову неоценимую услугу. Бесконечные банкеты, празднества, фейерверки и балы, устраиваемые знатью посещаемых городов и губерний в честь принцев, послов и вельмож разных стран, спешивших встретиться с российской императрицей, безусловно, сказывались на самочувствии придворных. Насколько императорский поезд был роскошным, настолько же он был и похмельным. По причине постоянного недомогания вельможных путешественников приходилось часто останавливаться для пополнения быстро уничтожаемых запасов рассола и кваса. Даже царедворцы, которых не удивишь обильными возлияниями, и те порой болели по нескольку дней. Поэтому присутствие человека, который был всегда трезв и готов к действию, чрезмерно радовало Потемкина.
Тем не менее, несмотря на деловые качества юного поручика, так удивительно пришедшиеся ко двору, а может быть, именно поэтому, Потемкин не форсировал, как он любил говаривать, «амурный ситуасьен», предоставляя событиям развиваться своим чередом, а поручику — заниматься своими непосредственными обязанностями.
И поручик занимался.
Глава седьмая
Татарская арба
Екатерина не удержалась и еще раз взглянула в походное серебряное зеркальце. Как она ни хоронилась, лицо ее порозовело под жарким весенним солнцем. Сие расходилось с модой, но императрица улыбнулась своему отражению — лицо посвежело и выглядело моложе, нежели с румянами, нанесенными на толстый слой пудры.
Насмотревшись на себя, Екатерина стала поглядывать на конвой, который ленивой рысцой следовал в такт движению дормеза. Два гвардейца чуть сзади кареты, два чуть спереди… И непосредственно напротив окна — командир ее личной охраны поручик Резанов, неутомимый, подтянутый, безукоризненно одетый. Лошади гвардейцев были все как на подбор гнедые. Только у поручика жеребец — специально подобранной, серой в яблоках, масти. Казалось, что конь, как и наездник, вполне ощущал свое привилегированное положение, поэтому, картинно изогнув длинную шею, нес ездока, ни разу не сбившись с шагу.
Как ни стремилась степь вобрать в себя весь Крымский полуостров, но к югу все же стала нехотя отступать. Горные хребты, давно уже наблюдаемые путниками с расстояния, наконец потянулись своими отрогами к самой дороге. Но в полном смысле горной ее назвать еще было нельзя. Дорога пока извивалось где меньше, где больше, но на том же уровне, что и вся крымская степь. И все же долина, врезанная между отрогами горных хребтов, а вместе с ней и дорога начали уже заметно забираться вверх. А значит, заканчивались и относительные удобства езды в экипажах.
Николя давно заприметил игру императрицы с зеркальцем. Он всегда краем глаза следил за заветным окошком дормеза. Императрица, сама того не желая, привлекла его внимание, пуская в Резанова солнечные зайчики. Государыня наклонилась к сидевшей напротив нее фрейлине Протасовой и что-то зашептала ей на ухо. По тому, как Протасова часто закивала и уставилась своим совиным взглядом на Резанова, поручик понял, что речь шла о нем. Николя отвернулся в сторону и сделал вид, что не замечает этого. Анна Протасова была на редкость уродлива. Казалось, Екатерина держала ее подле себя лишь для того, чтобы выгодно подчеркнуть свою внешность. «Что ж, нужный эффект получен, — думал про себя Резанов, невольно подтянувшись под открыто изучающим его женским взглядом. — Государыня действительно выглядит на ее фоне как богиня Диана!»
Занятый анализом этой щекотливой и будоражащей воображение ситуации, Резанов не то чтобы заметил, а скорее почувствовал, как что-то в движении каравана изменилось. Монотонный ритм многокопытного организма явно сбился, на что мгновенно отреагировал и конь. Поступь Серого изменилась.
Привстав на стременах, Николя пустил коня в легкий галоп, чуть оторвавшись от кареты. Голова каравана, теперь задранная уходящей в гору дорогой, была ему хорошо видна. Ничего необычного и уж тем более вызывающего тревогу он не заметил. Но судя по облаку пыли, то ли всадник, то ли всадники гарцевали перед головным экипажем, что и привело к изменению ритма движения. Взбитая белая и невесомая, как мука, крымская пыль выделялась на фоне черной тучи, которая неуверенно выглянула из-за перевала между двумя скалами, как раз оттуда, куда устремлялся императорский караван. По расчету Резанова, до Инкермана, где Потемкин приготовил для императрицы демонстрацию ее нового флота, оставалось верст сорок, не больше. «Вряд ли удастся одолеть это расстояние сегодня, — размышлял про себя Резанов. — Придется останавливаться на ночлег… Да и гроза эта совсем не к месту…»
Будто в подтверждение его мыслей зарница осветила быстро темнеющий горизонт, и где-то за перевалом гулко громыхнуло. Серый вовсю прял ушами, косясь черным глазом на хозяина. Пытаясь приободрить коня, Николя потрепал его по шее.
— Егоров, — Резанов обернулся к ближайшему лейб-гвардейцу, — а ну, одна нога здесь, другая там, сгоняй в голову каравана — что там за черт такой?!
— Слушаюсь! — Егоров пришпорил коня и рванул с места в карьер, подняв столб пыли.
Туча продолжала быстро наползать, сменяя радостные ощущения, рожденные красками солнечного дня, на тревожные, грозовые. Верная поступь царского каравана совсем разладилась. Оклики кучеров и погонщиков, сдерживавших свои упряжки, волной покатились от головы поезда. Все пришло в движение, пытаясь в едином порыве справиться с сумятицей.
«Черт знает что!» — продолжал хмуриться Резанов. Ни разъезда, который он выслал на осмотр дороги перед приближающимся поездом царицы, ни конногвардейцев почему-то не было видно.
— Поручик, скажите на милость, что происходит?! — услышал Резанов властный окрик.
Высокий и мелодичный голос фрейлины Протасовой совершенно не шел к ее облику. Из окна кареты на Резанова вопрошающе взирали круглые глаза на плоском лице. Белый напудренный парик делал от природы чернявую Протасову еще более уродливой, только подчеркивая по-мужски сильный волосяной покров; казалось, дай ему только волю, и он покрыл бы все лицо фрейлины и усами, и бакенбардами, и даже бородой.
— Не извольте беспокоиться, графиня! — слегка кланяясь, ответил ей Резанов. — Я уверен, сейчас прояснится причина сего замешательства!
— А вы поспешили бы, поручик, сами во всем разобраться! Вы что, не видите, ее императорское величество сгорают от любопытства и беспокойства! — В голосе Протасовой послышались капризные нотки.
«Черт бы тебя взял, уродина!» — выругался про себя Резанов, понимая, что попал в щекотливое положение. С одной стороны, по уставу он не должен ни при каких обстоятельствах оставлять свой пост. А пост его — в непосредственной близости от царской кареты, на что ему не раз указывал сам Потемкин. С другой — просьба исходила от самой особы, охрана которой была ему поручена. Ибо графиня Анна Протасова была и устами, и глазами императрицы, не говоря уж о ее официальном статусе старшей фрейлины. К тому же просьба исходила от дамы!
На фоне черной тучи, затянувшей почти все небо, белесые пики крымских гор выглядели все более зловеще. Начал накрапывать дождь.
Не произнеся более ни слова, Николя вонзил шпоры в бока Серому, который, устав крутиться в беспокойном томлении на одном месте, с благодарностью рванул вперед. Как будто дождавшись этого решения, дождь усилился, превращая дорожную пыль в скользкую жижу. О том, чтобы в таких условиях продолжать путь, не могло быть и речи. «Надо делать остановку», — заключил Резанов.