Потрогав нитку, выбившуюся из шва лоскутного покрывала – наверняка это был один из тех стежков, что делала она сама, – Шарлотта сказала:
– Если хочешь, могу сегодня вечером расчесать твои волосы и заплести косички. Можешь сама выбрать цвет лент. Я привезла много разных… из своих путешествий. – Она чуть было не сказала «из Лондона».
– А ты мне расскажешь о тех местах, где побывала?
– О, я думаю, тебе будет скучно. Но я расскажу тебе разные истории. Как тебе такая идея?
Эти рассказы будут содержать отдельные крупицы правды о ее жизни – но только те, что подходили для ушей десятилетнего ребенка. Хотя она могла бы рассказать и о вечерах, наполненных вином и остроумием, а также о доме, где обои с позолотой, а вся мебель красная. Могла бы рассказать и о женщинах, у которых множество поклонников и которые, однако же, не могут выбрать одного-единственного.
Ей ужасно не хотелось лгать Мэгги, рассказывая о своей жизни, но рассказать девочке правду она никак не могла. И, конечно же, ей следовало скрывать свои чувства – беседуя с Мэгги, она должна была казаться спокойной и вполне уверенной в себе. А если ей удастся найти украденные монеты, если она сможет потребовать награду в пять тысяч фунтов… О, тогда она больше ни о чем не будет жалеть.
Ее лондонская жизнь хорошо оплачивалась, но этих денег хватило бы только на побег. Впрочем, теперь ее дом в Мэйфере опустел, она продала почти все, обратив вещи в деньги, которые, в свою очередь, пошли на взятки. В Строфилд она вернулась с несколькими сундуками вещей – их было ненамного больше того, что она десять лет назад увезла в Лондон – восемнадцатилетняя грешница, едва вступившая в пору женственности и увековеченная на полотнах Эдварда Селвина…
Тяжело вздохнув, чувствуя давно знакомую тяжесть на сердце, Шарлотта проговорила:
– Что ж, мне пора идти. Нужно проверить, как идет подготовка к обеду. К тому же… Полагаю, твой дедушка вернется домой усталый и печальный… Так что надо хотя бы покормить его как следует, правда? – Встав с кровати, Шарлотта присела на корточки рядом с девочкой. Откинув назад волосы, упавшие Мэгги на лицо, она спросила: – Ты со мной согласна?
Мэгги нахмурилась, потом кивнула.
– Тетя Шарлотта, а можно мне взять с собой вниз Капитана? – спросила она.
– Но его ведь обычно не пускают в столовую, не так ли? Так что лучше не надо. Но он может подождать в коридоре, за дверью. Приятно сознавать, что старый друг поблизости, правда? – добавила Шарлотта с улыбкой.
Мэгги ответила подобием улыбки, и ее тетя тотчас же вышла из комнаты.
Бенедикт Фрост стоял на пороге гостевой спальни, и нерешительное выражение его лица являло разительный контраст с военной формой.
– Мисс Перри… – пробормотал он.
– Да-да… – Шарлотта подошла к нему. – Мистер Фрост, чем я могу вам помочь?
Понизив голос до шепота, гость проговорил:
– Прошу вас, поверьте, у меня нет намерения за вами шпионить. Я всего лишь… не хочу ляпнуть что-нибудь невпопад. Поэтому у меня к вам вопрос.
Шарлотта насторожилась. По спине ее пробежал холодок.
– Я вас слушаю, – ответила она так же тихо.
– Скажите, мисс Мэгги знает, что вы – ее мать? – Бенедикт не жалел, что задал такой вопрос, хотя он подозревал, что это разрушит приятную непринужденность их общения.
И в тот же миг Шарлотта судорожно вцепилась в рукав гостя и, втолкнув его в комнату, тотчас закрыла за собой дверь.
– Нет, Мэгги не знает и не должна узнать, – прошептала она. – Но как вы… Как вы догадались?
Бенедикт не мог бы сказать, как именно он догадался. Возвращаясь в свою комнату после того, как Шарлотта вошла в комнату Мэгги, он услышал, как она разговаривала с девочкой, услышал, что ее голос стал другим – словно что-то задело струну, ведущую прямиком к ее сердцу. И точно так же изменился ее голос, когда она до этого заговорила о своей «племяннице».
– Я по вашему голосу понял, как сильно вы ее любите, – попытался объяснить Бенедикт. – Но дело не только в любви к этой девочке. Видите ли, в вашем голосе – такая глубокая боль, что ее, казалось, ничем невозможно утолить.
Судорожно сглотнув, Шарлотта проговорила:
– Если она услышит в моем голосе любовь, в этом не будет ничего плохого. Но она не должна узнать остальное. Если Мэгги считается ребенком моей сестры, которая была замужем, то она – законнорожденная. И тогда ей в жизни будет легче.
– А вам? – Бенедикту хотелось взять ее руку в свои, но он сдержался.
– Самое большее, что я могу сделать для своей дочери, – это быть ее тетей, – ответила Шарлотта, и слова ее были полны грусти… и решимости.
Протянувшись к ней, Бенедикт коснулся ее руки.