После отвратительного разговора с Джорджем Питманом у Бенедикта не было настроения улыбаться. Но сейчас улыбнуться оказалось не так уж трудно. Он даже повернулся направо, в направлении незнакомой миссис Поттер, и изобразил подобие улыбки.
А его собеседница вдруг заявила:
– Знаете, а вы правы, я вовсе не миссис Смит. Но я буду вам весьма признательна, если вы продолжите так называть меня.
– Очень разумно с вашей стороны, – отозвался моряк. – Украденные деньги не найдешь, если доверять важные секреты первому встречному.
– Мистер Фрост, мое имя – не какой-то важный секрет. – Шарлотта тихо рассмеялась.
– Я ни на что подобное и не намекал. Уверен, вопрос о том, кто вы такая на самом деле, – очень скучная тема. Только самые обычные люди, ведущие самую что ни на есть скучную жизнь, разгуливают под фальшивыми именами, скрывая лицо под вуалью. – Спросить, откуда он знал, что она носила вуаль, Шарлотта не успела. Собеседник взмахнул рукой и добавил: – Я знаю, что у вас что-то есть перед лицом. И это влияет на ваш голос.
– Проклятая вуаль влияет на обзор еще сильнее, чем на голос, – пробурчала Шарлотта достаточно тихо (чтобы моряк мог сделать вид, будто не услышал из ее уст слово, не подобающее благовоспитанной леди).
Это слово и в самом деле его удивило – как если бы он застал леди раздетой. А в том, что она – именно леди, Бенедикт нисколько не сомневался, пусть даже она сидела в одиночестве и скрывала свое настоящее имя. У нее был выговор весьма образованной женщины благородного происхождения, а в Англии речь – это все. «Боже, какая ужасная страна! – мысленно воскликнул Бенедикт. – Проклятые улицы, проклятые воры, проклятые дилижансы, которые не приходят точно по расписанию, которое человек запомнил! Но хуже всего – проклятый Джордж Питман!» Да-да, именно из-за которого он, Бенедикт, все еще торчал в Англии, а не бороздил весеннее море.
Отчет Бенедикта о его путешествиях Питману понравился, и издатель сказал, что готов опубликовать книгу, но только – как роман. «Не может такого быть, чтобы все это проделывал слепой, подобное исключено», – заявил Питман.
Издатель сидел за письменным столом, и стул под ним заскрипел, когда он откинулся на спинку. От его одежды исходил запах дешевого табака, ужасно раздражавший Бенедикта.
– Фрост, у вас великолепное воображение, но ведь всякому ясно, что это – ваше сочинение, а вовсе не мемуары. – Издатель тихо засмеялся и добавил: – Это увидит даже слепой.
И в итоге бесценные страницы его рукописи не остались у Питмана. И ни у какого другого издателя. Все они высмеивали Бенедикта так же, как и Питман. Высмеивали почти сразу же. Так что… увы, ему не заработать состояние самостоятельно. Во всяком случае – не при содействии лондонских издателей.
Бенедикт тяжко вздохнул и, сделав глубокий вдох, постарался успокоиться. А миссис не-Смит тем временем говорила:
– Я от кого-то слышала, что когда человек теряет зрение, остальные его чувства обостряются. Вы тоже такое обнаружили – или это ложь?
«Я обнаружил, что это полное дерьмо», – подумал Бенедикт. Но вопрос был задан вежливо, поэтому ответил он столь же вежливо.
– Да, я слышал нечто подобное. Обычно так говорят зрячие люди в качестве ненужного утешения. Но усилия, которые мне пришлось затратить, чтобы приспособиться к жизни в мире зрячих, убедили меня в обратном. Так что я бы сказал по-другому: я научился замечать вещи, которые другие не замечают.
– Например, женщину под вуалью?
– Мадам, сомневаюсь, что я – единственный, кто вас заметил.
Конечно, любому, заметившему женщину, которая прячет лицо под вуалью, станет любопытно. Даже после четырех лет жизни, в течение которых он мог полагаться только на слух и сообразительность, у Бенедикта не пропала привычка гадать, как человек выглядит. У миссис Смит был голос красивой женщины. Но как именно красивой? Была ли она пышной брюнеткой? Или стройной дамой с золотистыми волосами? А может, пышной и золотоволосой? Или же стройной брюнеткой? Ох, сколько же существовало вариантов женской красоты! И Бенедикт скучал по возможности видеть их все. Если бы он встретил ее в другое время, в другом месте, например, на приеме у посла или между длинных рядов полок в книжном магазине, когда-то принадлежавшем его родителям, он, возможно, мог бы позволить себе вольность прочесть черты ее лица кончиками пальцев.
– Я надеюсь, что это так, – сказала собеседница, и у Бенедикта промелькнула мысль, что она давала ему разрешение именно так и поступить.