— Что так поздно? — беря у нее сумки, спросил Лобов.
— Да-а... профсоюзное собрание. Затеяли свару, директор их, видите ли, не устраивает. Потому что работы требует. У нас ведь теперь демократия, гласность— вот все бездельники рты и пораскрывали.
— Может, не только бездельники? — улыбнулся Лобов.
— Тем, кто вкалывает, болтать на собраниях некогда. Я так и сказала. Вот и мне досталось — как пособнице директора! Нахлебалась, в общем, грязи!..
— Мама, я тореро! — выскочил в прихожую двенадцатилетний Юра с пиками наперевес. — Защищайся!..
— Нет уж, ты защищайся! Расскажи отцу, как вы устроили обструкцию учительнице литературы!
Раздался женский визг. По видику шел американский фильм, и Маша снова уткнулась в экран. Там один из злодеев крушил топором головы. Кровь лилась рекой.
— Опять ужасы! — возмутилась Вера. — Ты бы хоть запретил им эту чушь смотреть!.. Ну, рассказывай, рассказывай про вашу забастовку!..
— А чего рассказывать?! — хмуро огрызнулся Юра.
Он убавил звук фильма. Лицо убийцы с топором крупным планом возникло на экране.
— Они правы, мама, — оторвавшись от фильма, проговорила Машенька, которая была на год младше брата. — Их учительница стала ругать Хармса, Ивана Торопыжкина и Иван Иваныча Самоварова, говорит, ерундовые стихи, что они ничему не учат!..
— Наша литераторша — из эпохи застоя! изрек Юра.
— Вот-вот! Слышишь, что они говорят?! Литераторша им не нравится! Всем классом подписали письмо директору с просьбой ее заменить, устроили стоячую забастовку. Директор, естественно, возмутился, провел с ними беседу. А они ни в какую! Стали ее уроки прогуливать! А у литераторши этой отец чуть ли не секретарь нашего райкома.
— Он завотделом, — уточнил Юра.
— Ну и что? Пусть завотделом! Математика тебе тоже не нравится? Поэтому троек нахватал?
— Не-ет, там совсем другое дело. Там у нее просто требования очень высокие, и я пока не соответствую. Скоро буду соответствовать, и троек не станет.
— Вот-вот, слышишь? У них на все ответ найдется! Соответствую — не соответствую! Учил бы уроки подольше — тогда бы соответствовал! Я этого Хармса, между прочим, почитала — ничего, честно говоря, не поняла! Мало, что ли, других поэтов? И почему надо обязательно спорить? Она так считает, вам-то что? Пусть себе считает! А вы считайте по-своему, но молчите!
— Она же нас пытается переделать! возмутился Юра. — Впихивает в нас и заставляет наизусть заучивать свои реакционные идеи!..
— Ты слышишь, что он говорит?! — возмутилась жена.
— Ничего страшного, Вера, он не говорит. Почему действительно они должны молчать?! Пусть спорят! Я в этом ничего плохого не вижу. Мы только сейчас начинаем этому учиться, а они — пусть с детства...
— Та-ак!.. — Вера выдержала гробовую паузу. — По-твоему, получается: он прав, а я — как всегда, дура?!
— Да. Получается, что он прав. Но дурой тебя никто не считает, — вскипел Лобов. — Успокойся, Вера, приди в себя. Ты взвинчена своим собранием и поневоле разряжаешься на нас. Пошли, я тебе платье привез. Шубы там дорогие, дороже, чем у нас, поэтому купим здесь.
— Вот платье, мамочка! — Это Машенька уже успела выбежать из кухни и вернулась с платьем на вытянутых руках.
— Вера осмотрела платье, смахнула ниточку, прикинула на себя.
— Кто же тебе его выбирал? — не без напряжения спросила она.
— А как ты догадалась, что кто-то выбирал?! — усмехнулся Лобов.
— Догадаться нетрудно, — без тени сомнений проговорила Вера.
Они лежали в постели, когда Вера спросила:
— Ты встречался с ней?
— С кем?
— Не задавай глупых вопросов! С Кармен, конечно!..
Лобов не ответил. Вера снова уткнулась в книгу, но спустя несколько секунд обронила:
— Платье это можешь отнести в комиссионку или дари кому хочешь. Я его не надену!
Вся команда смотрела записанный на пленку матч «Эйндховен» «Реал».
— Проклятый жребий! — вздохнул Лопарев. — Ну, попались бы нам шведы или французы, так нет — опять эти чертовы испанцы!..
— Не ной! — оборвал его Барсуков. — Зато мы к их манере уже привыкли. Верно, ребята?
Но никто не отозвался. Лишь врач Гудовичев проронил:
— Носятся, как скаженные. Не иначе — наглотались или кольнулись.
Барсуков обернулся, срезал врача взглядом.
В этот момент Лобова попросили выйти в коридор. Перед ним стоял невысокий крепкий толстяк с приветливым лицом.
— Алексей Иванович? — вежливо осведомился он.
— Да.
— Вершинин Семен Петрович, следователь, — представился толстяк. — Мне бы поговорить с вами.
— Давайте через час. Матч хочу досмотреть. Мы ведь с «Реалом» попали... — кивнул Лобов на дверь, из-за которой доносился рев трибун.
— Это матч «Эйндховена» с «Реалом»?! — оживился Вершинин, заглядывая в щель двери.
— Да.
— А мне можно? — робко спросил он.
— Пожалуйста... — Лобов пожал плечами.
Они вернулись в зал как раз тогда, когда испанцы забили второй гол в ворота «Эйндховена». Лобов припал к экрану и на какое-то время забыл обо всем.
Потом они с Вершининым не спеша шли вдоль тренировочного поля.
Не понимаю, что тут такого страшного?! Вполне могут и вам на Центральном рынке дать сдачу фальшивыми деньгами. Вы что, каждую бумажку специально разглядываете? Я, например, просто кладу в карман, — Лобов говорил спокойно, с улыбкой, но был настороже — это чувствовалось.
— Безусловно, — охотно соглашался Вершинин, — все так и могло быть. Мне ведь только важно все проверить и доложить, — круглое лицо следователя сияло от удовольствия, что он беседует с известным футболистом и тот охотно готов обо всем рассказать.
Лобов с усмешкой разглядывал толстячка следователя: откуда такого откопали?!
— А гол, который вы забили, — потрясающий! — вдруг с жаром сказал Вершинин. — Вы знаете: я коллекционирую голы! Ради этого даже купил видеомагнитофон. Разные фильмы меня не интересуют. А голов уже записал около тысячи! Был бы я литератором — написал бы книгу о голах! Не хотите мою коллекцию посмотреть?
— Спасибо, с удовольствием. Как-нибудь при случае.
— Да-да-да! — тараторил Вершинин. — Итак, в ресторанчике на набережной вы чем расплачивались? Долларами?
— В каком ресторанчике? — удивился Лобов.
— Как в каком? — еще больше удивился Вершинин. — Вы же сами говорили испанскому инспектору, что на набережной заходили в разные ресторанчики. А он потом установил, что вы ужинали в ресторанчике «Шхуна Колумба». Кажется, так? Или «Шхуна «Мария», может быть, я запамятовал ?
— Да... — пробормотал Лобов.
— Но ведь там расплачивались, наверное, не вы? хитровато улыбался Вершинин. — Кармен расплачивалась, не так ли? Вы, конечно, сопротивлялись, но она настояла. Разве не так?
— Да... — выдавил из себя Лобов.
— Вам дали, как утверждает Веселов, две купюры по сто долларов. Значит, в магазине вы расплачивались сотенной купюрой. Ведь так?
— Да, — пробормотал Лобов.
— А теперь главный вопросик, на который я хочу услышать честный ответ: почему вы взяли вину на себя?
— Вину?! — не понял Лобов.
— Ну, просто будем выражаться так, будем выражаться так, — снова затараторил Вершинин, проявляя неукротимую прыть. — Я согласен, что вы можете не знать, чем отличаются фальшивые доллары от настоящих. Но ведь вы же знаете, что платили сотенной купюрой, а не двадцатидолларовой. Потому и спрашиваю, почему вы взяли это на себя?
— Да ведь тут все ясно, — вздохнул Лобов. — Вы бы посмотрели на Назмутдинова! Парень впервые выехал за рубеж. Он ведь у нас новичок. Перепугался насмерть. И правильно, что перепугался. У нас так запугивают заграницей... Его запросто могли в следующий раз вообще не выпустить. Ну а мне, как говорится, терять нечего...
— Значит, вы так подумали? — серьезно спросил Вершинин. — Назмутдинов, выходит, испугался, потому что у нас запугивают заграницей, да? А вам уже ничего не страшно?