А Богданов — лихой драчун, футболист — сразу к Юре.
— Слушай… как тебя… Вратарь. Отведи меня к нему.
Юра стоял оглушённый.
— Валим отсюда! — скомандовал Богданов, злобно глядя на отряд жильцов с собакой. А жильцы уже тактично расходились, подчиняясь дирижёрским мановениям Матильды.
Стефаненкова, однако, задержалась и делала вид, что читает афишу.
— Я не пойму, — начал, наконец, Юра. — Ты здесь зачем? А Юрка?.. Он что, не приедет?
— Дался тебе Юрка! — взорвался Богданов. — Со мной, понимаешь, со мной надо было говорить, раз ты такой умный. Миклуха-Маклай! Путешественник Амундсен! Я, понимаешь, я Тер-новского сын!
Вот это да-а-а…
— Тебя как звать? — неуверенно спросил Юра.
— Валентин, Валентин меня звать! — досадливо огрызнулся-снизошёл Богданов.
— А Юрка кто?
— Брательник.
Брательник — и всё тут. Вместо Юрки Икса наглый командир Богданов. Нет, это уж слишком!..
— Пошли прогуляемся, — в свою очередь, скомандовал Юра. Посмотрел на Стефаненкову: — В другую сторону.
Медленно пошли. Неимоверность происходящего постепенно тускнела.
А ведь Валентин — Костина копия. Родной сын… Стало быть, капитан Богданов живёт на даче со своим родным сыном Юрой и с пасынком Валентином. Но откуда он, Юра Голованов, взял, что Костиного сына зовут Юрий?
Всё. Кажется, догадался. Терновский, получив письмо от Ольги, был сам не свой, говорил сбивчиво. Он сказал: «Хороший он у меня, Юра, вроде тебя». А я понял: «Юра — вроде тебя», будто его так зовут. Эх, надо было всё толком уточнить, а потом ехать!
Нет, что-то всё же не то…
— Ты чего это меня пасёшь! — закричал вдруг Богданов. — Я не гулять сюда приехал. — И отдал новую команду: — Пойдём к Инге. Для начала порубаем.
— К Фоминой? — машинально переспросил Юра.
А Богданов — большой начальник — он даже не удивился, что Юра её знает. Мол, городишко маленький, — это само собой. И лишь снисходительно пояснил:
— Матери лучшая подруга. Она часто к нам приезжает.
Валентин заметно повеселел: час свидания с отцом — час, которого он почему-то немного боялся, — откладывался. К тому же Инга была своим человеком в этом отдалённом городишке с унылыми, поросшими травой, потрескавшимися тротуарами. Он разговорился.
— Мы с мамашей сперва решили, что я с тобой поеду. Но я… — И на секунду замялся. — Словом, зря я тебе в глаз дал. Вот я и решил самостоятельно, да поскорей. Это ведь, знаешь, как? Через неделю, потом ещё через неделю, а там мать вдруг передумает…
«Мы с мамашей решили, мать передумает…» — удивился Юра. Да, похоже, у них всё тут уже обговорено и спланировано. И это не он за Богдановым поехал, а Богданов сам за ним, за Юрой поехал, чтоб тот с ним вместе к отцу сходил. Для моральной поддержки. Ну и ну! А что касается Валькиной матери, то… Передумает — это как понять? Значит, выходит, она тоже сюда надумала?
А что, если…
И ведь ещё кто-то такое говорил. Кто? Да Евгеньич! Этот всегда всё наперёд знает. Говорят, он предсказал, что «Спартак» уделает «Металлиста» со счётом 7:0. Ему бы учёным работать или гадалкой. А он — «кино, вино и домино»! Но откуда у него, у Юры, такие мысли? От Евгеньича? Да нет! И насчёт «Металлиста» — это, наверно, одна трепотня. Было ведь что-то ещё. Но что?
Такса?
При чём тут такса?..
Нет, это всё могло так и быть. На самолёт — и сюда. В четыре прилетела, потом на такси. Сто километров… Так многие делают. В шесть, наверно, уже здесь была. Но почему он так решил?
И тут в Юриной голове сработала вдруг маленькая клеточка. Вроде маленькой комнатки, где, видимо, и занимались разгадкой данного обстоятельства. На двери комнатки — табличка «Отдел по воссоединению семьи гр-на Терновского К.П.». И отдел этот вдруг выдал информацию:
ВАЛЬКИНА МАТЬ ПРИЛЕТЕЛА.
ВЗЯЛА ТАКСИ И ПОЕХАЛА ПРЯМО К КОСТЕ.
ЕВГЕНЬИЧ СТОЯЛ НА БАЛКОНЕ И ВПОЛНЕ МОГ ВИДЕТЬ ЕЁ.
НЕ ЗАСТАВ КОСТЮ, ОЛЬГА ПОШЛА К ФОМИНОЙ.
ТАКСА ШЛА ПО ОБОИМ СЛЕДАМ — МАТЕРИ И СЫНА.
ОБА ШЛИ ПО ОДНОМУ ПУТИ — В НАПРАВЛЕНИИ ДОМА ФОМИНОЙ.
ПОТОМ ОЛЬГА К НЕЙ СВЕРНУЛА.
У ЖЕНЩИН ДУХИ, У НИХ СЛЕД ЧЁТЧЕ.
ВОТ СОБАКА И ЗАБЕСПОКОИЛАСЬ.
Такая вот длинная, изломанная молния в Юриной голове сверкнула.
— Идём к Инге, — в свою очередь, скомандовал он.
Пошли.
Тут Юра и ухватил всё ускользавшую от него мысль — словно за конец порванной записи уцепился.