— Наше будущее светило! — кивнула Стефаненкова Юре, обаятельно и загадочно улыбнувшись.
Гостью посадили пить чай. Отцу тоже пришлось сесть. Стефаненкова продолжала:
— Я говорю этой самой ихней химичке: наш разговор абсолютно неинформативен. Вы даже не потрудились сформулировать свои мысли. Какие конкретно у вас претензии к моему сыну? Он что, недостаточно интеллектуален? Или некоммуникабелен? Вы абсолютно игнорируете личностные особенности. Вот, например, с Головановым всё ясно, — вдруг перешла она на русский, — он пойдёт по стопам дяди, будет математиком. А мой…
«Вот почему «светило», — смекнул Юра. — Бедный папа!» Украдкой глянул на отца: тот сидел равнодушный и прямой. Но Юра знал, хорошо знал, что упоминание о двоюродном брате, московском профессоре, отцу неприятно: почему-то всем, кроме, конечно, Юры и матери, отец на фоне брата казался неудачником.
— Кстати, мы тут о высоких материях, а я до вас совсем по другому вопросу, — сказала гостья. — Юра, что там за инцидент случился? Кто всё-таки разбил аквариум?
— Я, — ответил Юра просто.
— Ну вот, так я и думала! — обрадовалась Стефаненкова. — Славик такой благородный: никогда товарища не выдаст. Но мяч-то был наш, и все считают, что виноваты мы…
Юра убежал в свою комнату. А Стефаненкова:
— Петровых залило. Аквариум, говорят, был литров на пятьсот. Но то ж в литрах! А по весу, наверно, и вся тонна будет.
Юра больше не слушал, что они там говорят. Он набивал портфель: положил свитер, сдутый футбольный мяч и новые бутсы. Достал откуда-то пять чайных ложек (а это ещё зачем?), и их туда же, в портфель.
Когда Стефаненкова ушла, на пороге возник отец.
Постоял, подумал, что-то надумал. Потом вроде передумал. И потом всё-таки надумал. Подошёл и закатил сыну подзатыльник. Надо полагать, за всё — за песочницу, за аквариум, а также за трусость и за увёртливость. Хорошо ещё, что оптом — за всё сразу.
— Ты, папа, унизил этим самого себя, — сказал Юра, стараясь быть высокомерным.
И остался сидеть, согнувшись на тахте.
Работал телевизор — четвертьфинал. Родители сделали звук громко: видимо, искали примирения. Именно из-за этого он и взорвался — понял вдруг, что его жалеют. У него задрожали колени, а по всему телу пополз подмывающий приятный зуд. Резко распахнув дверь, Юра закричал срывающимся петушиным голосом:
— Все ваши галошницы и серванты пожгу! Все ваши хрустальные чашки и брошки раздолбаю. Вещисты проклятые!
Тут же понял, что в запальчивости прокричал ерунду: хрустальных чашек и брошек, наверно, совсем не бывает. Да и родители не вещисты. И от этого он закричал совсем уж диким голосом:
— Ненавижу! Ненавижу вас всех!..
В последнее время ЮАГ почему-то зачастил к Юре Голованову. То заставлял его вспоминать о сожжённой песочнице, то вдруг помогал совершать немыслимые ранее открытия: а ведь Славикова мать — человек завистливый и раболепный. Она прямо бледнеет, она прямо краснеет от таких слов, как «полковник», «профессор», «дипломат». И все почему-то говорит про Москву. «В Москву, в Москву! — сказал однажды отец. — Прямо как чеховская героиня».
А когда ЮАГ исчезал, Юра снова становился Юрой: скверно выражался, кидал с балкона сор на Матильдину шляпу, подходил к Гаги и внимательно, издевательски рассматривал его длинный, нерусский нос. Наконец, просто орал диким голосом во время футбола: «А-а-а-а! О-о-о-о! Э-э-э-э!» Словом, безобразничал. Но Юра-будущий появлялся вновь. И Юра-настоящий всегда чувствовал его приближение: беспричинно краснел. Или кидался в истерику. Вот как сейчас…
Утром чуть свет Юра тихо вышел из комнаты и наткнулся на отца.
— Ну ладно, хватит, — сказал отец. — И ты, и я — оба хороши.
— Я опоздаю на автобус, — непроницаемо сказал Юра.
— Ну, ну, — уговаривал отец. — Поедешь попозже. Ты сам к Косте сходишь или мне сходить? Необходимо выяснить сумму ущерба и возместить. Ты, кажется, копишь на футбольную форму?
— Кажется, — ответил Юра, двинувшись к двери. — По-моему, мы вчера договорились…
— Стой! — закричал отец.
Отец усадил сына.
— Ну как же до тебя достучаться, дремучий ты человек! — досадливо сказал он. Но потом вдруг заговорщически улыбнулся и крикнул: — Мать!
Мать словно только и ждала, когда её позовут, когда она наконец увидит ненаглядного, горемычного своего сына.