— Это так же смешно, как, скажем, заставить козла объяснить закон Паскаля или решить уравнение с двумя неизвестными.
— О чем они шепчутся? — спросила Зина.
— Не люблю подслушивать. Лучше оставим их наедине.
Зина встала.
— Мы вас оставляем ненадолго, спешите посплетничать...
Тусклый свет луны едва озаряет заречную даль. Сейчас, пожалуй, самый подходящий момент сказать Зине обо всем, пусть она знает... Десятки раз я представлял себе это признание и давно придумал слова, которые выразили бы все мои чувства, но едва пытался произнести их, как терял дар речи.
— Вы когда уезжаете в Ленинград? — нарушив тягостное молчание, спросила Зина.
Я с облегчением вздохнул.
— В воскресенье.
— Жаль, не сможем проводить вас. В субботу мы с Асей уезжаем в Ивановку.
— В Ивановку? — удивился я.
Скажи она, что едет в Софию, в гости к болгарскому царю Борису, пли в Варшаву на похороны Пилсудского, я удивился бы не больше.
— Райкомол посылает в Ивановку бригаду «Синей блузы» на воскресный день. С нами едет и киномеханик с передвижкой, он покажет «Красных дьяволят».
Я окончательно сражен, и Зина, должно быть, просто из сострадания, говорит:
— В понедельник мы вернемся в Киев. Может, черкнешь пару слов Головне?
Разумеется, она неспроста назвала Степана по фамилии, притворяясь, будто между ними ничего нет. Я был так подавлен, что ничего не ответил.
В кино я сел рядом с Асей и, невпопад отвечая на ее вопросы, едва дождался конца сеанса.
А Зина оставалась веселой, будто между нами не пробежала черная кошка.
— Правда, хороший фильм? — спросила она как ни в чем не бывало.
— Угу... Ничего...— промямлил я. В сущности, фильма я не видел, даже не уловил его содержания. Но не мог же я сознаться в этом.
Когда мы вышли на опустевший ночной Крещатик, Зина вдруг участливо взглянула на меня, взяла за руку:
— Вова, почему рядом со мной ты всегда становишься мрачным и злым?
Можно ответить не таясь. Саня и Ася шагают где-то впереди. Но во мне говорит самолюбие.
— Я такой по натуре.
Зина смеется.
— Кто тебе поверит! С другими девчонками ты весел, а со мной...
— Тебе просто скучно со мной.
— Надулся, как индюк, и еще хочет меня развеселить!
— Ну что ж, поезжай к Степану — он тебя развеселит.
С ее лица мгновенно исчезла улыбка, она передернула
плечами и гордо вскинула голову:
— До чего ты груб! Не задумываясь, можешь обидеть кого угодно. Допустим, меня ты не уважаешь, но ведь Степан — твой лучший друг. А ему сейчас не до веселья. Стыдно, Вова! Прости меня, но чем больше я узнаю тебя, тем хуже думаю о тебе.
Я резко установился и зло взглянул на Зину, но ее это не смутило.
— Я знаю, сейчас ты уйдешь не попрощавшись или нагрубишь, все это так на тебя похоже. А правду говоря, мне хочется, чтобы ты остался еще на пять минут,
Она раскрыла «Железный поток», достала конверт и протянула мне.
Я узнал корявый Степкин почерк.
Чужие письма не принято читать.
— Ах так? Хорошо, я сама тебе прочту.
Она дала мне книгу, бережно развернула письмо и стала тихо читать:
— «Зина! Комсомольский привет из Ивановки всем нашим. Пишу тебе, фактическому другу, и знаю — не оставишь мое письмо без ответа, как Вовка и Санька. Помнишь, Игорь Студенов говорил, будто я есть посланец комсомола и рабочего класса на деревне, а фактически я есть слепой котенок или футбольный мяч, летящий то в одну, то в другую сторону. И шпыняют меня все, кому не лень, и очень часто элементы из враждебного пролетариату класса, фактическая гидра и кулаки.
Давно просил Вовку и Саньку прислать мне фактические разъяснения или литературу — в чем пуп баптистов и молокан и всякой другой отравы и опиума. Но напрасно жду от них привета, как соловей лета. Дешевки эти за футбол могут фактически продать весь КИМ и генеральную задачу пролетариата».
Мне стало не по себе. Я потянулся за папиросами. Зина уловила мое настроение и сказала:
— Он, конечно, так о тебе не думает.
— Ладно уж, читай, чего он там кудахчет.
— «Тут действуют акулы большого масштаба и мы, комсомольцы, лишь теперь пронюхали всю их подноготную, факт. Сперва мы занимались хлебозаготовками, самообложением и агитацией за кооперативное хозяйство, даже не подозревая, какие акулы за нашей спиной действуют. А кулаки все наматывали на ус и обвели нас, слепых котят, вокруг пальца. Когда они увидели, что беднота все же идет в колхоз и им уже ничем, факт, не остановить новой жизни, они из своих родичей составили артель, получили от государства кредит, хоть каждый имеет по 8— 10 десятин пахотной земли. Кулаки ивановские взяли в свои руки мельницу, будто передали ее артели и стали с незаможников брать по гривеннику за пуд помола. И все это они фактически делают, пока мы, комсомольцы, рассказываем беднякам и середнякам о господине Чемберлене и его «крестовом походе», о товарище Бела Кун, что стоит перед судом буржуазии, о поисках Амундсена.